Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

– Погодите, – злорадно бормочет он, – я вам покажу. Тут заграждение… Тут… Тут… Если вся моя система с руками и ногами будет замкнута в многоугольнике, никто и не доберется…

– Доберется, – замечает с постели Николай Захарович – Принюхались, канальи, к таким вещам.

Профессор ложится, тяжело дыша и покашливая от едкого запаха. Ложусь и я. Некоторое время зловеще молчим. У меня такое выжидательное состояние, какое, наверно, бывает у свободных американских граждан, когда их сажают на электрический стул. Мышцы напряжены. Нервы тоже. Чувствуешь, что неизбежное должно случиться. Знаешь, что выхода нет, что борьба невозможна. И отвратительная рабская покорность, с презрением к себе, с заглушенным протестом к миру, начинает охватывать душу. Ну, что же! Пусть. Разве вся наша жизнь не те же уколы, не то же отвратительное прикосновение и ползание мелочей? Весь мир кусает нас – систематически, надоедливо, злобно. И нужно его или приять, понять и простить, или уйти. Навсегда. Туда, где нет ни воздыханий, ни укусов, ни ответных почесываний…

– Это недобросовестно, – возмущенно поднимается, вдруг, на постели профессор.

– Что, Володя?

– Он перелез! Через заграждение!

– Я же тебе говорил. Какой из себя? Молодой, должно быть?

– Ого!.. И другой! Нет, ты посмотри, что делается: они танцуют! Кувыркаются! Я не буду спать, Николай… Сбоку, целая цепь!..

Порошок, действительно, оказался неважным. Быть может, он, в конце концов, и надорвал организм этих негодяев, навсегда испортил им легкие, сделав калеками. Но какое дело профессору до того, что с ними произойдет после? А сейчас это ужасно. Точно коты после валериановых капель, они забегали взад и вперед в вакхически-радостном возбуждении, стали стекаться группами, вести хороводы, созывать конференции, митинговать, заседать…

И какой кворум! Какой пленум в надежде поживиться чужим добром!

В один из ближайших дней по приезде в Охрид руководители нашей экскурсии назначили поездку в монастырь св. Наума на албанской границе. В поездке приняла участие почти вся охридская русская колония. К восьми часам утра на так называемую пристань, где гордо покачивается на ровной воде моторная баржа, стали стекаться экскурсанты и охридские русские семьи. Пришла одной из первых русская женщина-врач, деловито неся в руках огромную кастрюлю с винегретом; явилась с родителями институтка Ася, уже покорившая сердце одного из экскурсантов. Привела одна дама и двух малолетних славных девочек, которые должны были радоваться тому, что их взяли, но которые почему-то испугались и начали горько плакать, увидев нашего председателя.

Среди всей этой оживленной толпы русских, я чувствую себя отвратительно. Четыре дня не брился, на подбородке выросло что-то вроде шиповника; приличного костюма из Белграда не захватил, одна пижама только; и вдобавок – на голове дурацкая черная албанская шапочка. Обидно. Хорошо еще, если публика читала мои статьи в газете и знает, что я – умный. Ну, а кто не читал? Как держаться с такими?

Я стою на пристани в стороне от всех, предаваясь горькому чувству. И, вдруг, со страхом вижу, что ко мне приближается одна из незнакомых охридских дам.

– Простите… Вы мсье… Она называет фамилию.

– Д… да.

– Как я рада! Букетова… Ах, если бы вы знали, какое удовольствие доставляют мне ваши фельетоны! Не поверите!

– Хм… Хо! Отчего же…

Я чуть-чуть веселею, подбадриваюсь: тщеславен! Чтобы рубашка падала под поясом элегантнее, стараюсь втянуть в себя живот. И продвигаю по лицу интересную загадочную улыбку: Толстой, ведь, тоже черт знает, как одевался. А восхищались.

– Так приятно, знаете, хоть немного поговорить со знаменитостью, – вздыхает Букетова, с грустью окидывая взглядом небо, озеро и кончик своего носа, чтобы определить, нужно ли пудриться. – А живя здесь, вы понимаете, так трудно дождаться приезда замечательных личностей!

– Да, пожалуй… – скромно соглашаюсь я. – Охрид, ведь, в стороне. Ну, и нам не приходится, того… Ездить.

– Как вы удивительно это сказали: в стороне. Действительно – в стороне! А я, вы знаете, представляла вас совсем другим! Совершенно другим!

Я бледнею. Втягиваю себя еще более внутрь. Грациозно наклоняю корпус вперед.

– Каким же? Разрешите узнать?

– Я думала вы высокий. Худой. Тонкое узкое лицо, обрамленное волнистыми седыми волосами, пенсне, римский нос и маленькая бородка. Буланже 235 235 Фасон бороды по имени французского генерала. . И затем вы совсем молодой! Я думала вам лет на тридцать больше! По крайней мере!

– Да? Хе-хе… А что: несвязно пишу, или как?

– Что вы! Несвязно! Удивительно, как у вас в голове сейчас же возникают яркие образы! Нет, не несвязно, а наоборот: разумно. Удивительно разумно. Чувствуется, что пишет совершенно зрелый человек, опытный, знающий… И я бы прибавила, изящный. Такой… суанье 236 236 Галлицизм: ухоженный. !

Куда мне деться с пижамными панталонами и албанской шапочкой? Невыносимо! А она продолжает:

– Конечно, мы, русские, живем все в мире, не ссоримся, и это понятно: у нас, ведь, нет председателя! Вообще общество очень милое, интеллигентное. Но дело в том, что мы друг друга все хорошо уже знаем. Насквозь знаем! Не нужно, понимаете, даже говорить – соберемся иногда вместе, сидим, молчим, и все догадываются уже, в чем дело. A разве можно долго жить без свежих мыслей? Без струй? Запросов у нас нет – вот что ужасно: никаких запросов, представляете?

– Это, действительно, того… неприятно, – сочувственно киваю я. – Без запросов! А, может быть, все-таки, иногда есть, а?

– Никаких! Абсольман рьен 237 237 Абсолютно ничего (фр.). . Вот раза два экскурсию на Наум устроим – и только. A разве Наум может компенсировать? Нет, нет, вы обязательно должны что-нибудь рассказать. Высказать мнение… Вы не думаете прочесть у нас лекции? Доклада какого-нибудь? Как, по-вашему, скоро падут большевики? А во Франции – как? У меня тетя там, между прочим, но Эррио так странно ведет себя! Было бы отлично, если бы большевики напали на Польшу, a Франция на Германию, все-таки кое-что выяснилось бы, а то даже удивительно как-то: все друг друга боятся, никто ничего не начинает, и только конференции, одни конференции. Кроме Охрида, везде, кажется, были. А вы разве верите в конференции? Нет, нет! Как я рада, что познакомилась! Ведь, вот поговоришь с вами, узнаешь компетентное мнение, и сразу становится легче на душе. Яснее!

Посадка на баржу началась. Взобрались на борт дамы, дети, экскурсанты; расставив беспомощно руки и судорожно хватаясь за канат, прошел на нос по узенькой доске, перекинутой через трюм, председатель. И наши офицеры-матросы, в широких синих куртках и брюках, забегали с деловым видом, возясь с канатами, спускаясь в машинное отделение.