Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Сытинский Страшный суд приводит в радостное приятное настроение. Отхожу, умиленный, от грешника к играющим в углу детям, хочу приласкать малышей, позабавить.

– Тебя как зовут?

– Володя…

Он смотрит на меня снизу пытливо, раскрыв любознательный рот.

– Хочешь, покажу тебе фокус?

– Хоцю!

– Ну, так вот… Принеси мне со стола ножик, и я тебе отрежу ухо.

– H… нет!

Лицо его сразу вытягивается. Нижняя губа отвисает.

– Как нет? Тащи. Сначала отрежу, а потом приставлю. И больно не будет.

– Н…нет… Не хоцю…

– Ну вот еще: не хоцю! Я тебе гарантирую, что ухо прирастет, когда скажу «три». Не бойся.

– Н…не…

Он смотрит по сторонам, где мама. Глаза усиленно моргают. Под носом что-то сверкнуло влагой.

– Ну, не хочешь принести, я тогда сам. Подожди-ка минутку… Сейчас.

– Ааааа!

Отвернувшись в сторону от взглядов сердитой мамаши, у которой в коленях бьется ревущая голова, я виновато сажусь за стол и грущу: как, в общем, трудно завоевывать детские души! Я-то, правда, никогда не имел с ними дела. В России даже недолюбливал: мешали работать. Но теперь, в беженстве, когда кругом вся Европа мешает, что может прибавить своим криком малыш?

Через полчаса он снова один. Сидит в углу, мирно раскладывает обрывки бумаги.

– Володенька!

Поворот головы. Страшный испуг:

– Аааа!..

– Хочешь прозрачный камешек? На, возьми!

– Аааа!..

– Ну, иди, я расскажу тебе сказку… Про чертика.

– Ааааа!

– Дурак!

Чтобы отомстить Володе и заставить его пожалеть о пренебрежении ко мне, я собираю вокруг себя других детей и объявляю, что буду рассказывать македонские сказки.

– Только чтобы было очень страшно, хорошо? – просит Шурочка.

– Про большевиков, – солидно добавляет Вася.

– Я расскажу вам легенду о том, почему на Охридском озере каждый день бывает буря, – медленно начинаю я, напряженно стараясь в эту минуту создать для Македонии народный эпос. – Дело, видите ли, в том, что… в некотором царстве, в некотором государстве… Между небом и землей…

– В Константинополе? – подсказывает Миша.

– Нет, не в Константинополе, a здесь, возле озера, на земле, жил старик в одном селе. И кроме того, три девицы под окном пряли поздно вечерком.

– Ну? – заинтересовывается Шурочка. – Дальше?

– Ну, и вот, – бодрее продолжаю я, придумав, наконец, тему, – ну, и вот, пока этот старик жил, и три девицы пряли, около озера на вершине горы Галичины стоял огромный преогромный прозрачный замок, в котором обитала прекрасная фея. Красота этой феи была удивительная: лилейная шейка, коралловые губки, жемчужные зубки, атласная кожа, шелковистые волосы… И богата она была так, что ни словами сказать, ни пером описать, а определить можно только в отделении статистики: и кукуруза у нее была, и пшеница, и рожь, и овес, и черешни, и груши, и яблоки…

– И апельсины?

– Нет, апельсин не было. Не перебивай. Фея славилась, однако, вокруг не только как богатая и красивая невеста. Она была также очень хорошая, трудолюбивая хозяйка. Все окрестные жители знали: если с горы поднимаются облака, и тучи застилают небо, значит, фея готовит во дворце обед. Протянется по небу радуга, значит, фея стирает белье, скоро будет развешивать простыни. Бегут с Галичицы весенние мутные ручьи, это фея моет во дворце полы…

Прослышали, наконец про прекрасную фею, про ее красоту, про богатство, про хозяйственные качества четыре витязя на юге, севере, востоке и западе. Звали их – Махмуд, Милош, Стоян и Ахмет. Оседлали витязи коней, опоясались мечами и отправились.

– Будь моею, о, фея! – сказал под северным окном дворца красавец Милош. – Я тебя буду лелеять и холить, буду заботиться, любить, защищать. Ты согласна выйти за меня, о, прекрасная?

– Согласна, – отвечала фея.

– Фея, фея, – говорил под восточным окном страстный Стоян. – Я без тебя не могу жить! Днем и ночью, и после обеда, я всегда вижу тебя во сне! Будь моею, о, фея! Будь моею женою, прелестная!

– Отчего же… – сказала фея.

– У меня в гареме много фей, – восклицал под южным окном горячий Махмуд. – Но такой феи, как ты, не найти днем с огнем, с фонарем! Ты будешь моею, неправда ли, о, звезда востока и запада и меридиана?

– Буду!

И в ответ на свои любовные речи Ахмет тоже получил из западного окна ответ:

– Да.

Что было делать четырем женихам-витязям? Слезли они с коней, потолковали, как следует, и решили сразиться. Сначала попарно, потом трое против одного, затем один против трех, наконец – один на один. Долго дрались они – десять лет, двадцать лет, пятьдесят лет… Непрерывно шли бои под дворцом, а прекрасная фея сидела у окна, проводя бессонные ночи, ожидая исхода. Восходило, заходило солнце. Весна сменяла зиму, лето весну. Год один – год другой. Опухли от бессонницы глаза феи, слезы струились, катились в равнину, образовав Охридское озеро. И, наконец, победил всех храбрый Милош, вошел во дворец, стал верным защитником-мужем.

– Все? – разочарованно спросила Шурочка. – А почему ветер дует?

– А вот, когда фея успокоилась, наконец, ей захотелось отоспаться за все бессонные ночи. Спит она теперь глубоко, непрерывно, спит круглые сутки. Но каждый день тревожат страшные сны. Загремит где-нибудь в горах гром, а ей кажется, что опять сражение началось. Вылетает из дворца, дрожащая, пугливая, с криками ветра, в тучах-одеждах. И мятется над озером, пока совсем не пробудится. И улыбается, вдруг… И возвращается…

– Господа! Через полчаса отъезжаем! – слышится громкий голос капитана баржи.

А Шурочка смотрит в окно и восклицает:

– Совсем ясное небо, смотрите! Солнце!

Около пяти часов вечера баржа отчаливает от пристани святого Наума. Среди новых пассажиров – игумен, который едет в Охрид, и пленный албанец, конвоируемый двумя жандармами. Точнее говоря, это не пленный. Натворив что-то у себя на родине, он просто перешел без документов границу, был арестован и теперь препровождается в город. Вид у албанца гордый, мрачный. Над горбато-изогнутым носом – зеленые пронзительные глаза; губы сжаты, на загорелом красивом лице, как будто, складки презрения.

Бояться ему, конечно, нечего. Но к чему гордиться? Эти горные народы удивительно похожи друг на друга: всегда подчеркнутое чувство собственного достоинства, даже когда собираются грабить. И какое влияние природы на походку, осанку! Равнинные жители передвигаются чуть-чуть вразвалку, покачиваясь. А они, горцы, точно пружинные. Каждый шаг – нечто исторически важное. И выражение лица – будто не земля терпит человека, a человек землю.

Святой Наум далеко. Сливается постепенно монастырь с серым берегом. Наверху небо прояснилось, но албанские горы затянуты мглою, и над Галичицей ходят туманы, строя дворцы, создавая чудовищ. Солнце склонилось. Заслоненное тучей, расплавляет края, поднимает вверх огненный веер, пытается освободиться от мрачной фиолетовой маски. И на охридской стороне посинели леса, почернел камень скал.