Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Что это такое? Я встревожен: было так тихо, спокойно. И, вдруг, пахнуло ветерком. Холодным, порывистым.

– Свежеет! – радостно проговорил, растянувшись на канатах, фотограф. – Хорошо было бы немного потрепаться, а? Вы любите качку?

– Так себе…

Отвечаю небрежно, презрительно, с выражением лица как у арестанта-албанца. Но встревоженный взгляд впивается в вершины Галичицы. Там, как будто, что-то готовится подлое. Забинтовались густым слоем ваты отдаленные скалы; сюда ближе, к Охриду, из-за горы тяжело выползла мохнатая морда, перевалилась одна лапа, другая, огромный белый медведь, распластался вверху, раздавив деревья и камень. А за ним – другой, третий… Бесконечное стадо.

– Шляпа! Ой!

Председатель схватывает ее налету, плотно водворяет на голову. A ветер – как бешеный. Одна, две минуты – и сразу: вой, свист, пена в воде.

– Шурочка, где ты? Шура!

– Иван Николаевич! Возьмите Володю!

– Ай! Аа-аа!..

– Господа! – кричит в мощный рупор, составленный из двух ладоней, капитан. – Рекомендую сойти в трюм!

– Маруся, спусти ноги. Я подхвачу! – слышится снизу, из трюма.

– Не хочу… Здесь свободнее.

– Маруся… Я тебе говорю…

– Оставь, пожалуйста!

Я никогда не предполагал, что на таком сравнительно небольшом озере ветер может организовывать такие огромные волны. Вокруг нет воды – уже снежные горы. Заходящий солнечный диск кровавит белую пену, делит волны на склоны – лиловые, розовые. Все вокруг – в хаосе звуков и красок: синий гул на горах, голубой свист в прорывах на небе, багровое солнце, зеленые рокоты…

Черт возьми, куда лезет баржа! Как обезумевшая… Вверх, вверх, вверх… Довольно! Вниз? Вниз? – Бу-бух!

Удар, точно бревном о бревно. Фонтан от носа к корме, через все: руки, головы, ноги. Визг мотора. И опять вверх, вверх, вверх… Опять вниз, вниз… Каждый раз громовые удары:

– Бух…

И сердце где-то под мокрым пальто в ответ – скромное, сжавшееся:

– Тук-тук! Тук-тук!

Постепенно все мы, даже самые упрямые, забираемся в трюм. Здесь, внутри, как сельди во время улова. Детский плач, шипящие звуки промокших дам, мрачное гудение мужей. Конвоиры-жандармы закурили вместе с албанцем, о чем-то мирно беседуют. Не свести ли с арестантом знакомство на случай, если мотор забастует и баржу отнесет к албанским берегам? Протекция – великая вещь, даже во время кораблекрушения. Познакомиться следовало бы, если бы только не то, что он сам оттуда бежал. Отчего бежал? А, вдруг, я окажусь другом политической партии, которая побеждена? А если это – кровавая месть, и за мной начнет, вдруг, охотиться целый албанский род?

Бог с ним. Погибать, так погибать. Все равно. Мотор дает перебои. Мы не выберемся, ясно. До Охрида столько же осталось, сколько проехали. А буря усиливается. Вот:

– Ба-бах! Уууу… Шшш…

Да, глупо тонуть в чужом негостеприимном озере. Идиотство. То ли дело в своем тихом пруду, в имении, возле родного дома, около рощицы, где весною поют соловьи. Вытащат багром, осторожненько положат на берег. Наверху солнышко… Вокруг птички… Хорошо! А тут?

– Ба-бах! Ги-ги-ги-го!

Жизнь, смерть, Европа… XX век… Какой смысл? Родился в 1882 году… Был серьезным мальчиком, хотел сделаться великим ученым, открыть новый закон природы, чтобы в учебниках стояло. И никакого закона! Все законы открыты, открыл только беззакония. Как надоело! Противно удушение, конечно: вода, вода, вода… хочешь вздохнуть – и нет его… воздуха! Вспомнится жизнь… Сразу… Кормилица… Гимназия… Кант – Лаплас… Бойль – Мариотт… Сходки в университете. «Товарищи! В Испании совершена гнусная казнь 239 239 Казнь испанского анархиста Феррера в 1909; см. прим. № 25 на стр. 81. . Мы не можем молчать… Товарищи!» Сколько идиотов! Боже, сколько идиотов…

– Вылезайте, подходим!

– Охрид? – радостно вскакиваю я. – Да что вы?

Поездка по Македонии закончилась. Но разве не грех, побывав на юге Сербии, миновать Косово Поле?

Вернувшись из Охрида в Скопле, мы решаем проехать по железнодорожной ветке на Приштину, слезть на одной из маленьких станций и по Косову Полю пройти пешком в грачаницкий монастырь, в котором князь Лазарь принимал благословение перед Косовской битвой. Дорога на Приштину чудесна. Сейчас же после Скопле – холмы и, затем, среди лесистых зеленых гор, романтическое качаникское ущелье, с бурливой рекой.

Поезд проскакивает ряд душных туннелей. Проходят живописные станции с пестрыми восточными толпами. Красные фески, цветные пояса, черные чаршафы… И перемешано все: старый патриархальный мусульманин, цветисто-узорный в костюме, и рядом девица в маркизетовом платьице, с декольте, с ложной талией возле колен. А на свободном пути, рядом со стоящим вагоном, мальчишка-нищий односложным выкриком просит о милостыне, падает на колени, в знак полной своей несостоятельности целует рельсы.

Глухая тихая станция – и мы бредем в монастырь. Тут давно, в 1389-м, мусульманский мир опрокинул мечтательное заоблачное православие. С одной стороны, султан Мурад, напор практичного, приспособленного к земле, Корана; с другой – сербские князья Лазарь, Вук Бранкович, славяне, спаянные верой в вечную жизнь на небесах, никогда не умеющие сговориться для кратковременной совместной жизни на земном шаре. В последнюю минуту отказались боснийцы; не дождался исхода битвы Бранкович, ушел с войском. Лазарь один – разбит, попал в плен, убит… Картина нетускнеющая для всех нас, от Дуная до Тихого океана. И после несчастья – кристаллизация национального чувства. Поражение физическое, победа возрожденного духа. Опять славянское, слишком славянское: через страданье к просветлению, через смерть к возрождению… Воплощение в жизнь «per aspera ad astra», что на Западе – только блестящая фраза, а у нас – быть.

– Катушкин!

Я не верю глазам: действительно, он! Сидит на бугорке под развесистым тенистым орехом, чистит перочинным ножом огурец, аппетитно заедает огромной краюхой хлеба. А сбоку – отдыхающий, склонившийся на бок, кипрегель 240 240 Геодезический прибор для измерения превышений, расстояний, вертикальных углов, графического построения направлений и нанесения их на план ландшафта. , сверток белой бумаги.

– Иван Степанович?

– Ба! Кого я вижу!

Мы все здороваемся с Катушкиным радостно, дружески, как с хорошим старым знакомым. Он рассказывает: приехал в Кичево, представился, протанцевал коло, а на следующий день, вдруг, бумага: уволить всех геометров, назначенных старым правительством.

– А как же вы здесь?

– Очень просто. Забрал чемоданы, примусь и айда обратно – в Скопле. Скандал устраивать. Они говорят: «Мы, знаете, не причем, сами понимаете, новая власть. Были радикалы, теперь демократы». А я им: «Извините-с! Раз я во внутреннюю политику Королевства не вмешиваюсь, так и вы по отношению ко мне извольте нейтралитет держать. Что я, от перемены правительства специальность переменил? Из геометра в механика превратился?». Распек их, нужно сказать, основательно, ну, они и уступили. В Кичево не вернули, правда, перевели сюда. Но я даже рад: район во всех отношениях лучше; и гор меньше, и культуры больше… А вы куда? По монастырям продолжаете? Огурчика хотите? Соли, к сожалению, нет. В лавке, черти, соды по ошибке вместо нее дали, сейчас только заметил.