Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

И вот откуда опасность для западного цивилизованного общества перед звериным ликом необузданного, полного животной энергии, импульсивного, упорного большевизма, стремящегося овладеть миром.

Что же дало XX веку все предшествующее стремление науки объяснить и осмыслить наше восприятие мира во всей его многогранности? И в материальной его сущности, и в органической, и в явлениях индивидуальной психики, и в потоке общественной жизни?

Появлялись теории, расцветали, увядали; на их месте рождались и угасали другие. Гипотезы, общие схемы сменяли друг друга. Все взлеты теоретической мысли, все ухищрения логического анализа и эмпирического прикосновения к явлениям были испробованы. И, усталая, изнеможенная от напряжения прежних времен, дошла теоретическая наука до того, что подвергла сомнению даже те законы логического мышления, которые ее породили.

Не избегла этой участи и натурфилософия, та область человеческого гения, которая давала сладостный отдых и успокоение пытливым умам, жаждавшим получить среди разрозненных знаний о мире общую гармоническую картину бытия.

Началом всякого философствования является стремление к упорядочению знания, на какой бы ступени это знание ни стояло. В примитивной стадии науки почти все явления еще не объяснены, и потому философствованию предоставляется полный простор. Недаром древние греки считали побудительной причиной философского мышления «удивление». Действительно, на низших ступенях культуры «удивление» распространяется на все вопросы бытия. На высших же ступенях границы философии находятся дальше, и философское удивление возникает уже за пределами точной науки. В этом смысле, например, между древними ионийскими натурфилософами и новейшими позитивистами нет особенной принципиальной разницы. Во времена Фалеса, Анаксимена или Гераклита любая стихия могла быть взята в качестве механической основы мироздания. Вода Фалеса или воздух Анаксимена, сгущаясь и разрежаясь, создавали все наблюдаемые явления и предметы природы. Точно так же все гипотетические модели и элементы современной науки сводятся к одному гармоническому целому в позитивизме.

Однако, как вода Фалеса или огонь Гераклита не долго продержались для объяснения мира, так и политеистическая натурфилософия иссякла к нашему времени, испытав ряд сокрушительных ударов от той механистической науки, на которую она опиралась. Всякая переоценка и ломка старых понятий в науке роковым образом отражается на ценности позитивизма.

Вполне понятно отсюда, что стремление нашего мышления выходить за пределы научности для приобретения целостной концепции мира гораздо больше удовлетворяет метафизика. Наиболее примитивной из метафизических систем является материализм; по своей внешней «научности» он близок к позитивизму. Но, по существу, он – метафизичен, так как, своеобразно обожествляя материю, сводит к ней и к движению все многообразие несводимых друг к другу явлений и факторов: и неорганическую природу, и органическую, и область психики, и социальную жизнь.

Однако, выросший из механистической науки современный материализм получил от нее же смертельную рану. Работы Лоренца, Майкельсона, Эйнштейна, с которыми материалистам поневоле приходится считаться, лишили материю того самодовлеющего значения, которое ей придавалось до сих пор. Уничтожение материи с возрастанием скоростей – для материалистов ни с чем несравнимое горе. Противоположную картину материализму представляют собою метафизические системы, исходящие из объектирования психических качеств и обобщения их до «первоосновы», до субстанции мира. У Лейбница и Гербарта в основу кладется интеллект; у Шопенгауэра и Вундта – воля. Во всех подобных учениях философствование идет по двум путям завершения крайностей: или бесконечно малого или бесконечно большого. Лейбниц и Гербарт пользуются понятием бесконечно-малого и создают интеллектуальный атомизм в монадах и в «элементах представлений». Гегель в создании своего мирового Духа, наоборот, исходит из крайности бесконечно большого. Что же касается волюнтаристов Шопенгауэра и Вундта, то здесь понятие воли берется в двух противоположных направлениях: воля Шопенгауэра заполняет мир в качестве неопределенно большого, воля же Вундта разбивается на волевые атомы, приводя к волюнтаристической монадологии.

К каким же итогам пришел XIX век в области натурфилософии и в многообразии метафизических систем?

Позитивизм Конта некоторое время пользовался большим успехом из-за своего отрицания всякой метафизики; но не будучи в силах объяснить предельные вопросы бытия выродился в агностицизм Спенсера, или слился с материализмом. Материализм достиг апогея в работах Фейербаха, Фогта 305 305 Карл Фогт (Carl Vogt; 1817-1895) – немейкий зоолог, палеонтолог, врач, философ. Представитель вульгарного материализма. , Молешотта 306 306 Якоб Молешотт (Jacob Moleschott; 1822-1893) – нидерландский физиолог, философ. Представитель вульгарного материализма. , Бюхнера 307 307 Фридрих Карл Христиан Людвиг Бюхнер (Friedrich Karl Christian Ludwig Buchner; 1824-1899) – немецкий врач, философ. Представитель вульгарного материализма. . Однако увлечение и им постепенно стало тускнеть, особенно из-за примитивности его толкования области душевных явлений. Только философски-нетребовательные марксисты оставались верны ему, да и то главным образом ради исторического материализма, объяснявшего эволюцию человеческого общества фактором звериной борьбы.

Что же касается философских систем с метафизическим уклоном в сторону примата духа над материей, то здесь наибольшее внимание привлекло к себе гегельянство. Гегель на время затмил своим учением даже позитивизм и материализм. Его универсальный «абсолютный Разум», определяющий собою как законы космические, так и законы развития человеческого общества, покорил европейскую мысль. Не только на Западе, но и в России, на гегельянстве воспитывалось целое поколение мыслителей; на нем выросли у нас и «западники» и «славянофилы»; под его влиянием были не только Станкевич, Белинский и Герцен, но Хомяков, Киреевский, Самарин.

Однако, и этот подъем в увлечении философским мышлением не продолжался долго, в силу распада гегельянцев на «правую» школу и «левую». Правая осталась на позиции поддержки христианского теизма, крайне же левая через Штрауса и Фейербаха докатилась до Маркса и Лассаля, особенно в социально-политических вопросах. Интерес к Гегелю стал исчезать, подобно тому, как и увлечение Шеллингом с его философией природы и «мировой душой».

А наряду с этими метафизическими учениями о мировом Духе, о мировой Душе, о мировой Воле Шопенгауэра, о Материи, как единственной субстанции бытия, – до конца века величаво возвышалась гносеологическая система Канта, подпиравшаяся и обновлявшаяся поправками неокантианцев. Так как основным предметом изучения у Канта было наше познание с его границами и правомочиями, то кантианство не захватывало и не увлекало широкие массы культурного общества, как гегельянство, шеллингианство, позитивизм или материализм. Но в ряду всех других философских исканий учение Канта было самым заманчивым.