Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

– Должно быть вам было очень неприятно, – сочувственно произнес я, когда Розанов с виноватой улыбкой всунул письмо обратно в ящик.

– Да, конечно, – задумчиво согласился он. – Но ничего. В виде извинения я похвалил его за какую-то другую книгу. Надеюсь, что на этот раз автором был действительно он.

– А вам, Василий Васильевич, много приходится читать книг для отзыва в течение месяца?

– Да, порядочно. Только я их целиком не читаю. Просмотрю несколько страниц, затем закрываю глаза и нюхаю. Это дает мне полную картину и стиля, и содержания…

Оригинальный в своих мыслях, Розанов был оригиналом и в своих поступках.

Наружностью он обладал довольно невзрачной; когда говорил, шепелявил и, кроме того, съедал некоторые слова, заменяя их бормотанием. Все это немало огорчало бедного Василия Васильевича, имевшего очень мало успеха у женщин, несклонных увлекаться философией. Будь он поэтом при такой внешности, у него, как у Лермонтова, мог развиться пессимизм маскарадного байроновского типа. Но внутренний облик Розанова подавил и отодвинул на второй план облик внешний; вместо пессимизма выработал он в себе блаженную покорность судьбе, а любопытство к жизненным вопросам пола перенес в область теоретическую, болезненно связывая сексуальность с религиозностью.

Внешний «мизерабельный вид», как говорит Розанов в своей книге «Уединенное», заставлял его в молодости «украдкой проливать слезы».

«Лицо красное, волосы торчат кверху, совсем нелепо… Стою перед зеркалом: ну кто такого противного полюбит? Просто ужас брал. Что же остается? Уходить в себя, жить с собой…»

При своем увлечении теоретическими вопросами пола, Василий Васильевич оставался практически в этой области чрезвычайно деликатным, застенчивым. Душа его в глубине своей была чиста, нежна, чужда грубости реальных житейских отношений. Когда мы с ним достаточно сблизились, он иногда поверял мне свои милые секреты…

Как-то раз были мы с женой приглашены к Розановым на обед. Собралось довольно много народа. Сначала все сидели в гостиной, беседуя на разнообразные темы, начиная с загробной жизни и кончая игрою Варламова на сцене Александринского театра. Затем радушная хозяйка пригласила гостей в столовую. Из гостиной туда нужно было идти по узкому коридору, в котором почему-то не горело электричество.

На следующий день Василий Васильевич по обыкновению пришел в редакцию. Кроме нас двоих в комнате никого не было. Естественно заговорили о вчерашнем обеде, о гостях. И, вот, Розанов оглядывается, придвигает свой стул ко мне и взволнованно, с явным чувством раскаяния, говорит:

– Послушай, Ренников, какой ужасный случай со мной вчера произошел!

Кстати сказать, всем молодым сотрудникам, к которым он относился благожелательно, Василий Васильевич говорил «ты».

– А что случилось? – тревожно спросил я.

– Подумай, как постыдно! Когда гости проходили по коридору, я стоял, прижавшись к стене, пропускал их вперед… A последней шла эта самая… – он назвал фамилию дамы. – Не знаю, что со мною случилось. Никогда раньше не бывало! Идет она, такая красивая, такая пышная, духи у нее какие-то замечательные… Проходит совсем возле меня, чуть ли не задевает плечом. А тут, рядом с плечом, – огромное декольте. Чертик ли меня толкнул, или просто кровообращение нарушилось, но совершенно невольно, совсем того не желая, протянул я руку и на мгновение обнял ее. – Розанов смолк, опустил голову.

– Ну, и что? – с сочувственной осторожностью спросил я. – Как она отнеслась?

– Замечательно благородно! Даже не рассердилась. Посмотрела только с глубоким упреком, покачала головой, и пошла дальше. Нет, ты скажи: почему я обнял? В чем дело? Может быть у меня прогрессивный паралич начинается?

– Ну, что вы, Василий Васильевич! С какой стати паралич?

– Ты уверен?

– Разумеется! Такие вещи случаются и без всякого прогрессивного паралича.

Я успокаивал Василия Васильевича, как мог, а про себя думал: «Удивительно! Человек обследовал проблему пола у древних евреев, у греков, у египтян, – а у себя лично не успел!»

Наивность Розанова в мелких житейских вопросах была всем известна в редакции. В общей комнате с нами работал один из молодых технических сотрудников, некий Коростелев, занимавшийся вырезками и сводкой сведений из провинциальных газет. Этот Коростелев любил говорить Василию Васильевичу всякую чепуху, чтобы убедиться, до каких пределов может дойти его доверчивость. Однажды Розанов попросил у него совета: какой кафешантан лучше всего посетить, чтобы получить полную психологическую картину современных нравов.

– А вы мост Петра Великого знаете? – серьезно спросил Коростелев.

– Да.

– Башенки с двух сторон его видели?

– Ну?

– Так вот, в правой, если идти от нас, и помещается самый пикантный кафешантан «Мон Плезир».

– А может быть, он очень циничный?

– Ничего. Побываете несколько вечеров, привыкнете.

А было в другой раз – явился утром на работу Коростелев после бурно проведенной ночи вне семейного очага. Сев за стол и желая достать из кармана платок, он неожиданно для себя вытащил оттуда совершенно посторонний предмет: женскую подвязку с бантом. От этой предательской подвязки, конечно, нужно было спешно избавиться, чтобы не забыть и не прийти с нею домой. И Коростелев, не зная, куда ее выкинуть, решил надеть эту вещь на небольшой абажур лампы Василия Васильевича.

Придя в редакцию значительно позже и расположившись у стола, Розанов заметил необычное украшение на своей лампе.

– Коростелев! – обратился он к соседу. – Ты не знаешь, откуда на абажуре атласная лента с бантом?

– Знаю. Это редактор Михаил Алексеевич только что приходил, нацепил вам. Сказал, что такая лента будет знаком отличия для тех главных сотрудников, которые хорошо пишут.

– В самом деле? Приятно. А Меньшиков тоже получил?

– Наверно, и Меньшиков тоже.

Около месяца Василий Васильевич любовался женской подвязкой в перерывах между писанием статей, пока бессовестный обман случайно не обнаружился. Как-то раз Суворин зашел в нашу комнату и заговорил с Розановым.

– Между прочим, Михаил Алексеевич, – сказал тот. – Спасибо за украшение для абажура. Я очень тронут.

– Какое украшение? – удивился Суворин.

– А это.

Редактор направил удивленный взгляд на абажур, надел пенсне, чтобы лучше разглядеть странный предмет, и изумленно воскликнул:

– Дорогой мой! Да ведь это женская подвязка! Откуда вы ее взяли?

Негодному Коростелеву сильно влетело от Михаила Алексеевича за то, что он обижает своим враньем Василия Васильевича.

В общественных местах и в собраниях Розанов обычно терялся, не знал, куда войти, куда выйти, а иногда спрашивал незнакомого соседа: ради какой цели люди собрались.