Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Однажды мы с женой повели Василия Васильевича в кинематограф.

Войдя в вестибюль, он прежде всего объявил, что ему спешно нужно в уборную, чтобы вымыть руки. Пропустив начало представления из-за неожиданного мытья, мы вошли в темный зал и при помощи барышни с электрическим фонариком стали пробираться к свободным местам. Василий Васильевич совершал это путешествие очень сложно. Натыкался на расположенные по бокам прохода кресла, хватал за головы сидящих зрителей, которые издавали в ответ какие-то угрожающие восклицания; в одном месте повалился на барышню с фонариком, умудрившись споткнуться на гладком ковре прохода. И, наконец, со вздохом облегчения сел между мной и женой, с любопытством воззрившись на экран.

Несколько минут он молчал. A затем начал засыпать меня и жену вопросами:

– А это кто?

– А это что?

Понятно, фильм тогда был немой. Но надписи поясняли, что происходит.

– Да вы бы читали, что написано, – осторожно посоветовал я.

– Не успеваю. Я очень нервничаю. А, в общем, что происходит? Комедия или трагедия?

– Трагедия, Василий Васильевич.

– Ага.

В антракте мы рассказали Розанову подробно содержание того, что он видел. И потому вторую часть фильма Василий Васильевич смотрел уже более спокойно, почти не задавая вопросов. Но зато, когда вся драма уже приходила к концу, когда герой с героиней проводили последнюю сцену, разлучаясь навеки друг с другом по воле жестокой судьбы, и когда некоторые зрители плакали, Василий Васильевич нагнулся ко мне и удивленно спросил:

– А кто этот незнакомый субъект, который с ней разговаривает?

– Так это же возлюбленный!

– Ах, вот что, теперь понимаю.

Как-то раз Розанов завтракал у нас в числе некоторых других приглашенных. В таких случаях он обычно мало говорил или говорил о незначительных вещах, причем часто без всякой связи с общей беседой. В театрах он бывал редко, нетвердо знал фамилии знаменитых артистов, иногда путал певцов с актерами, актеров с художниками. На нашем завтраке Василий Васильевич тоже особенного красноречия не проявил. А когда после сладкого подали кофе, выпил чашечку, встал, отвел меня в сторону и заявил, что хочет немного поспать.

– Конечно, конечно, – слегка испуганно, но любезно ответил я. – Сейчас жена распорядится, чтобы вам постлали в кабинете.

– Да, но только я как следует разденусь.

– Разумеется, Василий Васильевич.

Кожаный диван в кабинете был спешно превращен в уютную постель. Оставив Василия Васильевича и пожелав ему спокойного сна, я вернулся к гостям. Оживленная беседа за столом продолжалась. Все засиделись после завтрака часа на два.

И вдруг в соседней гостиной, куда была открыта дверь из столовой, раздаются шаги. Кто-то кашляет. И на пороге появляется загадочная белая фигура. Эту фигуру можно было бы смело принять за привидение, если бы дело происходило ночью. Но был еще день. Кроме того, башмаки на ногах и растрепанный галстух, съехавший на сторону из-под воротника на крахмальную грудь рубашки, указывали, что это вовсе не призрак.

То был Василий Васильевич, без костюма, в одном нижнем белье. Остановившись в дверях, и тревожно осматривая сидевших гостей, он отыскал меня взглядом и нерешительно проговорил:

– Послушай. Я, кажется, заблудился. Покажи, пожалуйста, где можно вымыть руки…

Так как «Новое время» выходило рано утром, то горячая работа по составлению номера начиналась вечером и тянулась до глубокой ночи. Съезжались сотрудники для просмотра корректурных оттисков своих статей; хроникеры Государственной Думы, Государственного Совета; редакторы отделов – внутреннего и иностранного; передовики, уже сдавшие днем свои статьи, но готовые к тому, что при неожиданном событии придется спешно писать новую передовую; наконец, к часу ночи появлялись театральные рецензенты – драматические, музыкальные.

Из типографии непрерывно раздавались звонки внутреннего телефона. Главный метранпаж, верставший очередной номер, начинал свои вечные жалобы помощнику главного редактора на то, что все помеченные статьи и заметки не лезут в страницы и что надо что-нибудь выбросить. И для подобной ампутации помощник редактора вызывал к себе на совещание редакторов отделов. А в огромном редакционном зале тем временем царило оживление. Собирались здесь не только сотрудники, присутствие которых было необходимо, но и те, которым было приятно встретиться со своими коллегами, поговорить и провести ночь в атмосфере редакционной работы.

На этих ночных собраниях я быстро перезнакомился со всеми старыми и молодыми сотрудниками газеты. Особенное внимание мое привлекал тут знаменитый театральный критик и писатель Юрий Беляев, приезжавший обычно очень поздно, не сразу после спектакля, а с обязательным заездом в какой-нибудь ресторан. На наших собраниях его все ценили как остроумного собеседника и прекрасного рассказчика. Его роман «Барышни Шнейдер», изображавший жизнь в Павловске, имел у петербуржцев огромный успех. Пьесы тоже создали ему немалую популярность. A рецензии иногда бывали великолепны.

Помню, например, такой случай. Как-то раз Александринский театр, в погоне за новинками, решил поставить пьесу украинского самостийника Винниченки 120 120 Владимир Кириллович Винниченко (1880-1951) – политический и общественный деятель, революционер, писатель, драматург. под названием «Ложь». Газеты левого направления создали постановке предварительную большую рекламу, так как для этого лагеря Винниченко был своим человеком, усердно заботившимся о развале кацапской Российской Империи. Накануне спектакля репортер «Биржевых ведомостей» поместил пространное интервью с маститым автором «Лжи», причем почтительно указал, что пьеса написана Винниченкой на родном украинском языке и на этом языке носит название «Брехня». Однако автор, уступая настойчивым просьбам русской публики, великодушно согласился перевести «Брехню» на русский язык и в качестве «Лжи» дать Александринскому театру.

Спектакль прошел вяло, слушателям пьеса не понравилась. А на следующий день в «Новом времени» появилась небольшая рецензия Беляева следующего содержания:

«Вчера на сцене Александринского театра шла пьеса известного украинского деятеля Винниченки. Из предварительного интервью, помещенного в одной из петербургских газет, мы узнали, что пьеса эта написана по-украински, называется “Брехня” и переведена самим автором на русский язык под названием “Ложь”. Мы внимательно ознакомились с этим иностранным произведением, вникли в его содержание, в сценические достоинства, в напряженность драматического действия – и горячо советуем автору спешно перевести свою “Брехню” с русского языка обратно на украинский».