Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

– Ничего, ничего, – успокоили его наши дамы. – Мы вам устроим постель на тахте в столовой. А утром выпьете чаю, закусите и тогда решите, когда ехать.

Разошлись мы поздно, после полуночи. Весь дом погрузился в сон. Только Суворин еще не спал, по обыкновению что-то читал, лежа на своей убогой железной кровати. Резанов тоже сначала заснул, по затем, вдруг, проснулся, почувствовав, что его тянет на продолжительную прогулку по саду. Будучи человеком крутым, суровым и подчас даже жестоким по отношению к врагам-большевикам, он был очень деликатным и даже застенчивым по отношению к друзьям, особенно к дамам. Чтобы никто из чутко спавших не заметил его тайной ночной экспедиции, он взял в руки свои башмаки, беззвучно прокрался до выхода в сад и благополучно исчез на некоторое время.

На обратном пути, подойдя ко входной двери в переднюю, он снова снял башмаки, осторожно стал приоткрывать дверь, которая неожиданно скрипнула, замер на месте, подождал, сделал несколько бесшумных шагов и вдруг истерически вскрикнул:

– Михаил Алексеевич! Это я!

Из освещенной щели приоткрытой двери суворинской комнаты прямо к его голове направилось зловещее дуло ружья.

Пребывание на даче в Раковице после нападения разбойников окончательно потеряло для нас всякую прелесть, и мы с М. А. Сувориным решили перебраться обратно в Белград. Однако, чем заняться там? Правительственный кризис продолжался; надежды получить от сербов обещанных средств на издание «Нового времени» не было никаких. И мы с Михаилом Алексеевичем отправились к Правительственному уполномоченному Сергею Николаевичу Палеологу 192 192 Сергей Николаевич Палеолог (1877–1933) – общественный и политический деятель. Чиновник Министерства внутренних дел Российской империи. Русский посланник в Сербии. При Деникине был уполномоченным послом Юга России в Белграде. С августа 1920 – правительственный уполномоченный по делам русских беженцев в Королевстве сербов, хорватов и словенцев, с сентября 1920 – член Державной комиссии по делам русских беженцев. Делегат от Королевства СХС на Русском зарубежном съезде в Париже (1926). просить его найти нам какую-нибудь работу. Палеолог был в Петербурге ревностным читателем «Нового времени» и отнесся к нам в высшей степени благожелательно.

– Может быть хотите, я вам дам в моем Управлении должность журналиста, ведущего входящий и исходящий журналы? – участливо спросил он Суворина. – Конечно, с деятельностью настоящего журналиста-публициста эта работа не имеет ничего общего, но все-таки писать придется.

– Входящий и исходящий журнал? – вздрогнув, переспросил Михаил Алексеевич. – Ну, что ж… Спасибо.

– А вам, – обратился Палеолог ко мне, – как более молодому, я могу дать место помощника секретаря. Мой секретарь Сергей Николаевич Смирнов 193 193 Сергей Николаевич Смирнов (1877–1958) – инженер, археолог, общественный деятель. Способствовал освобождению княгини Елены, дочери сербского короля Петра Карагеоргиевича и жены князя Иоанна Константиновича Романова; был ее секретарем в Белграде. В 1922 г. возглавлял по поручению короля Александра эспедицию по изучению сербских монастырей и церквей. о чем описано в главе II: «Встречи. На Юге Сербии», в котором он упоминается как «председатель». Организовал собственную экспедицию по изучению средневековых памятников в Косово, Метохии и Албании. Последние годы жил в Уругвае, в Монтевидео. очень милый человек, он будет для вас хорошим начальником. A дела найдется немало, так как количество наших беженцев в Сербии с каждым днем увеличивается.

Мы искренно поблагодарили Палеолога и через несколько дней вступили в исправление обязанностей. Михаил Алексеевич добросовестно выводил своим каллиграфическим почерком номера бумаг, числа и имена тех, кто пишет и кому пишут. Иногда он даже вдохновлялся и делал в журнале пером виньетки и графические украшения, так как с детства любил рисование. Что же касается меня, то я не так быстро освоился со своею работой. Особенно тягостно было составлять деловые письма. Я никогда не любил эпистолярной литературы, терпеть не мог писать даже письма свои личные; а тут – чужие. Милейший С. H. Смирнов долго бился, пока приучил меня вести эту деловую переписку бесстрастно, без полемики и без сатирического уклона, особенно когда письма адресовались кадетам, вроде Челнокова.

Зато с приемом беженцев, с утра до вечера толпившихся в нашей канцелярии, я справлялся легко. Давал справки, направлял просителей в соответственные отделы. A беседовать с людьми, только что потерпевшими крушение и потому всегда нервно возбужденными и требовательными, было не так просто. Тогда русские эмигранты еще не писали мемуаров и обычно излагали их своим слушателям насильственно-устно; а выслушивать все это в канцелярии в порядке очереди было довольно затруднительно и требовало особого умения, чтобы ввести речь просителя к краткому изложению цели посещения. С. H. Смирнов учил меня, как нужно прерывать оратора, чтобы он не обижался, и как завладевать темой беседы; однако и сам он иногда попадал в щекотливые положения. Особенно трудно нам было с пожилыми людьми, достигшими в России высоких чинов или значительного положения в бюрократической иерархии. Они большей частью не признавали не только возражений, но даже очередей во время приема. Помню, как один величавого вида старик, минуя очередь, решительно подошел к Смирнову и протянул ему свои документы.

– Простите, голубчик, – с вежливо-смущенной улыбкой проговорил тот. – Я еще должен закончить дело стоявшей перед вами дамы…

– Что? Голубчик? – покраснев от негодования, воскликнул старик. – Извините! Я вам не голубчик, a генерал от инфантерии!

– Ах, да? В таком случае простите за ласковое обращение, ваше высокопревосходительство. Будьте любезны стать в очередь.

У меня же, при исполнении обязанностей помощника секретаря, неприятностей и затруднений бывало еще больше. Однажды, опрашивая в приемной посетителей, прежде чем направлять их к секретарю, или к заведующим различных отделов Управления, я заметил среди присутствовавших странную фигуру, напоминавшую библейского пророка. Некоторые стоявшие по соседству с этим посетителем беженцы с явным недружелюбием поглядывали на него: черты лица, уши и нос явно указывали на его еврейское происхождение.

– Скажите… А вам по какому делу? – учтиво обратился к нему я.

– Что значит – по какому? По самому неприятному. В Новороссийске у меня отобрали паспорт, дали какую-то бумажку. А бумажка где-то по дороге выпала из кармана. И получилось хорошее дело.

Вокруг раздался легкий ропот. Оборот речи и акцент незнакомца были, действительно, таковы, что ни в ком не оставалось сомнения в национальности этого беженца.