Стоян Даскалов - Цветины луга

Ее любовь к нему была отголоском любви и доверия всех крестьян села. Разве могла она допустить, что всего за каких-нибудь два года человек может так измениться? А ведь он ей не чужой, он ее муж! Заметив начало его падения, она пыталась помочь ему. Все, что происходило на работе, находило отклик в ее сердце. Дома они вместе обдумывали решения, которые потом принимались на правлении и собраниях. Бывали случаи, когда, обсудив все детально дома, все решив и продумав, после встречи с начальством или телефонного звонка, он вдруг проводил на собрании совсем другую линию. Мара больно переживала такие неожиданные вывихи.

Вначале, во избежание скандала, он пытался угодить только Солнышку, потом не стал перечить его заместителям, а затем и… всем прочим, лишь бы только они занимали более высокий пост, чем он. Постепенно Дянко превратился в жалкого чинушу, безропотно выполняющего чужую волю. Так понемногу и безвозвратно в нем умер творец и созидатель. И как ни старалась Мара, но помочь ему уже не могла.

Каждый раз, услышав об его капитуляции, отказе от раз принятого решения, она чувствовала себя оскорбленной и обиженной. Дянко разучился не только сопротивляться, но даже возражать. Начал жить так, как живут тысячи мещан. Маре было очень горько видеть это, чувствовать свое бессилие, ее терзала мысль, что он не только сам катится вниз, но и ее тянет в трясину.

В последнее время Мару угнетал страх, что своим поведением он не только может разбить ее жизнь, но опозорит семью, ребенка. И когда он настойчиво стал говорить ей о своем желании остаться здесь, на заводе, она противилась. Любыми способами старалась доказать ему всю нелепость этого решения, но сказать ему прямо в лицо: «Я не хочу! Живи себе там!» — не могла, ибо это было бы началом конца. Она знала, что есть семьи, где разрыв наступал на втором-третьем месяце после свадьбы, когда люди даже ие успевали как следует узнать друг друга. С другими это случалось значительно позднее — через десять-пятнадцать лет, когда их дети уже становятся большими.

У Мары это началось ни рано, ни поздно — на второй год совместной жизни. Может, это и нормально, как знать? В наш век — век быстрой реакции и обостренной чувствительности — два года вполне достаточный срок для того, чтобы понять свою ошибку… Но самое страшное было в том, что этот самый близкий ей человек даже не подозревает о своем падении и ни в чем не раскаивается. Страдала и мучилась она, а не он. Он только любил повторять: «Попробуй, посиди на моем месте, посмотрим, какой ты станешь!». Он был убежден, что безропотно покорившись Солнышку, сможет его перехитрить. Но это оказалось ему не по зубам. Солнышко был не лыком шит, он сразу раскусил Дянко, переломил ему хребет, и тот стал его послушным рабом. И теперь у Дянко другого выхода не было. Надо было уходить. И чем скорее, тем лучше. Вот почему он уже несколько раз приходил к главному инженеру с просьбой взять его на завод, но тот все время уклонялся от ответа.

И сейчас, беседуя с женой, Дянко сказал ей смущенно:

— Или он меня не хочет, или у него на это место есть свой человек. Вроде все было решено и, на тебе, опять засечка вышла.

Мара кормила ребенка и не слушала его. Она была поглощена своими мыслями, слова мужа пролетали мимо ее ушей.

— Конечно, он правильно делает, что подбирает своих людей. А как же иначе? Но мы-то, я думаю, теперь тоже ему не чужие?

Мара положила ребенка в кроватку, поцеловала, посмотрела, как он чмокает губками во сне, словно продолжая сосать, и вышла в спальню. Дянко пошел следом. Она уже знала, зачем.

— Нужно, Мара, нам обсудить и решить этот вопрос. Скоро отчетное собрание и надо знать, останусь я там или перейду сюда.

— Не трогай меня, пожалуйста! Ребенок всю ночь спать не давал. Это ты, наверное, занес откуда-нибудь блоху… Шатаешься везде…

Мара начала разбирать постель. Он подошел и обнял ее за плечо, но, к его удивлению, она сердито отстранилась.

— Прошу тебя, оставь меня в покое!

— Но мы должны все решить. Надоела мне эта лавочка! Когда я буду жить вместе с семьей? На старости лет, что ли? Чем скорее мы это решим, тем лучше будет для нас.

— Это тебя касается, ты и решай, — грубо ответила она.

— А тебя это не касается? — вскипел он. — Ты мне чужая, да? А я-то, чудак, думал, что ты мной живешь!..

Мара откинула одеяло, поправила подушку и, не глядя на него, сказала:

— Вот, ложись!

— Нечего меня укладывать, лучше давай во всем разберемся. Садись, поговорим!

Мара не села. Обычно она раздевалась при свете. Он всегда с наслаждением любовался ее молодым телом, чувствуя, как оно волнует его. Но сегодня она погасила лампу, быстро разделась, натянула ночную рубашку и скользнула в постель. Он включил свет и наклонился к ней.

— Это еще что такое? Зачем ты свет погасила?

— Спать хочу! Устала!

— Раньше ты не уставала! И спать тебе не хотелось, и свет не гасила, а сегодня… да что это с тобой?

— Я же тебе сказала, спать хочу.

— Ну нет, подожди. Муж нервничает, решается судьба семьи, а ты заладила одно: «Спать хочется!» «Это твое дело!». Как же так можно? Ты меня всегда обвиняешь в бездушии, равнодушии и тому подобных грехах, а сама? Я давно понял, что на работе человек должен быть всегда спокойным и хладнокровным. Ведь если волноваться из-за каждого пустяка, так за десять лет в инвалида можно превратиться! Но чтобы жену не волновала судьба мужа — да где это видано, а? Хватит, Мара, не разыгрывай меня! Это не шутка! Давай решать, что мы должны делать? — И, подойдя к кровати, как был в одежде, сел на край постели.

— Встань сейчас же! Простыню запачкаешь… ты же в этом костюме по полям ездишь, в кошарах бываешь…

Он послушно встал, разделся и, сев на кровать, уже в пижаме, положил руку поверх одеяла на ее плечо.

— Я ходил и к Сыботину, и к Туче. Говорил им, что хочу на завод, а они и слова сказать не дают. Хотят снова переизбрать председателем.

— Раз люди тебе доверяют…

— Не нужно мне их доверие. Надоело! Окружной комитет, завод, кооператив. Хочу только одного, чтобы ты всегда была со мной! — Дянко лег в постель и обнял Мару.

— Оставь меня, я устала! И завтра надо рано вставать. Ты спишь всю ночь, а мне два раза надо вставать кормить ребенка.

Она повернулась к нему спиной, но он не убирал руку.

— Иди к себе, а то я встану и пойду спать в детскую.

Дянко знал, что Мара этого не сделает, там спала ее мать. По мнению Дянко, у него в семье все шло хорошо, просто Мара, как все молодые матери, немного капризничает. Поэтому он пропустил мимо ушей угрозу жены и продолжал приставать.

— Ну, хорошо, если тебе не хочется, не буду тебя трогать. Но давай подумаем, как нам быть? Скоро зима и мне опять придется в ночь-полночь шлепать по грязи туда и обратно.