Стоян Даскалов - Цветины луга

— Много ли ты шлепаешь? С двуколки не слазишь, — рассмеялась жена. — А здесь тебе даже двуколку не дадут, вот тогда ты и помесишь грязь ногами.

— Здесь мне ничего от них не нужно! Были бы жена и сын рядом, — и придвинулся к ней еще ближе.

Мара тяжело вздохнула. Каждое его прикосновение было ей противно.

— Уйди! Ты весь пропах пылью и грязью.

— Быстро, однако, ты забыла запах сельского пота. По целым дням, как загнанный заяц, гоняешь по полям, тут еще не так вспотеешь.

— Культурные люди на ночь моются, а не бухаются, в чистую постель в том, в чем ходили весь день, — раздраженно проворчала она.

— Изнежимся, если каждый вечер мыться будем.

— А почему бы не купаться и утром и вечером, если есть возможность? Ты разве не чувствуешь, что от тебя несет, как от козла?

— Раз тебе так загорелось, я могу и вымыться, — обиженным тоном сказал Дянко, встал и пошел в ванную.

Вскоре там зашумела вода, что-то загремело. Мылся он недолго, скоро опять вернулся в спальню и лег рядом с ней.

— Ну, а сейчас можно решить этот вопрос?

— Нельзя!

— Я же теперь чистый и пахну мылом.

— Все равно от тебя несет каким-то дурным запахом, сколько бы ты ни мылся…

— О, ты уже расистские теории проповедуешь. Идеалистка, романтик, и вдруг такие теории. Мужа своего не выносишь… Как это объяснить?

Мара молчала. Он придвинулся к ней поближе.

— Я считаю, что мы вдвоем должны пойти к главному инженеру и окончательно договориться.

— Я к нему не пойду. А ты иди, если у тебя нет чувства собственного достоинства.

— А что плохого в том, что мы защищаем наши интересы вместе? Что мы хотим сохранить семью и устроить свою жизнь? Если я один пойду, он начнет отлынивать: «Поговорю, мол, с товарищами, посоветуюсь с Тучей, Сыботином». А какой они ему совет могут дать? Вот почему я хочу пойти с тобой и не позже завтрашнего дня.

— Ни за что на свете! Как ты не понимаешь, что это обидно?

— Почему обидно? Для кого?

— И тебе не стыдно? Что он о нас подумает? «Вот так муж! — скажет. — Заставил жену за себя просить!». Вот что он скажет…

— А при чем здесь жена? Если я им не нужен, что может сделать жена?

— Тогда зачем ты меня потащишь? Иди один. Поговорите, как мужчина с мужчиной.

— В том то и дело, что мы не можем понять друг друга. Не получается у меня с ним по-мужски.

— Так ты решил по-женски? А обо мне ты подумал? Тоже мне, муж, называется — жена должна ходить упрашивать, чтобы его приняли на работу.

— Ничего позорного в этом нет. Сейчас мужчины и женщины равны.

— Тем хуже для тебя.

— Послушай, Мара, ну что плохого в том, что ты замолвишь за меня словечко? Тебе он поможет.

— А могу я спросить — почему?

— Ну… как тебе сказать? Мужчина женщине не откажет. Да к тому же он тебя очень уважает и ценит.

— И ты хочешь, чтоб я умоляла его, чуть ли не в ноги кланялась? И тебе не стыдно, Дянко? Уходи! Уходи отсюда!

— Не уйду!

— Уходи, а то позову маму!

— Никуда я не пойду! Я твой муж и ты должна…

— Что? Должна терпеть всякие пакости?

В ответ он снова попытался обнять ее, но она с силой оттолкнула его.

— Уйди, тебе сказала! От тебя невыносимо несет какой-то дрянью!

— Я же мылся…

— Изо рта несет…

— Это от колита, ничего не могу поделать. Сосу мятные конфеты, все равноне помогает…

— Зубы надо чистить на ночь.

— Хоть наждаком их чисти, не помогает…

Он попытался было поцеловать жену и получить от нее то, что ему полагалось по праву, как мужу, но она разъяренно оттолкнула его, схватила подушку, одеяло и направилась в детскую.

— Мара, не сходи с ума, иди сюда!

Она хлопнула дверью, ребенок проснулся и заплакал. Мара, воспользовавшись этим, постелила себе на диване, взяла сына на руки и расплакалась. И все же, несмотря на это, поздно ночью муж пришел к ней и взял то, что ему было положено, не подозревая о том, что у нее это вызвало только отвращение.

Неожиданно ночью в Орешец заявился Сыботин. Он был чем-то взволнован, но старался это скрыть.

— Ты это чего явился в такую пору? — заворчала на него Игна, хотя в душе была рада его приходу.

С тех пор, как она ушла с завода, он стал навещать ее чаще. Ей было это приятно, и она дарила его той страстью, на которую способна зрелая женщина. Многие думали, что Игна была лишь бунтовщицей, которая всю свою страсть и энергию отдавала тому, чтобы выискивать неполадки и бороться с ними. Им казалось, что женская нежность ей чужда, сердце ее охладело и она не способна любить так, как любят другие женщины, ее ровесницы. Отчасти это было справедливо. Игна была сама стихия, она бурно переживала события последних лет. Месяцами могла не вспоминать о Сыботине, привыкнув к его редким посещениям, но зато эти редкие встречи были наполнены сильными и глубокими чувствами, она обсыпала его ласками, вкладывая в них всю страсть, всю нерастраченную нежность.

«Пусть редко, зато есть что вспомнить!» — говорила она Сыботину.

Никто, кроме Сыботина, не знал, что в любви Игна была столь же страстной и неуемной, как и в деревенских битвах. Они подходили друг к другу и знали один другого, как самого себя. Связь их была естественной и простой, без игры и притворства, без ненужных терзаний и отказов, насилия и ненависти. Они подчинялись тем законам природы, по которым замерзали и таяли ручьи, остывали и вспыхивали сердца. Сыботин тонко подмечал все изменения, происходящие в душе жены, все вспышки и затухания ее чувств и старался не попадать в их эпицентр. Они не выпрашивали друг у друга любви, не ссорились, а сходились естественно и просто. Так было и этой ночью. То, что он жил на заводе, а она в селе еще больше сближало их, отметая все ненужное, мелочное.

Они перебросились несколькими фразами.

— Как там Яничка?

— Яничка теперь комсомольский секретарь, правая рука Мары.

— А когда пустите завод?

— Еще не все оборудование привезли.

— Что же ты, как вампир, ночью приперся?

— К тебе! Посмотреть, как живешь. Нет ли у тебя тут кого.

— Не родился еще такой! — смеялась Игна, волнуя его своим смехом.

— Откуда я знаю! Раз с завода сбежала, значит что-то есть…

Игна рассмеялась еще громче.

Это был и весь их разговор. Лишь после утоления желания они подробнее начали расспрашивать друг друга о событиях на селе и на заводе, о том, кто как жил, что делал.

— Ты где это так оцарапалась? — спросил Сыботин, ощупывая ее локоть.

— На Опинчовце, когда прыгала с грузовика, напоролась на кусок железа.

— Ну что, очень роптали люди? Поплакали над Опинчовцем?

— Еще чего не хватало! С чего бы нам плакать? Я им прямо сказала: «Пускай! Пускай себе строят! Не все им брать у нас, пускай и для нас что-нибудь сделают!»

Сыботин слушал рассказ жены и ему казалось, что с ней случилась какая-то перемена, которой ни он, ни другие не замечали. Все знали, как ненавидела Игна завод. Достаточно раньше было сказать, что завод собирается что-то построить, как она немедленно выступала против этого. И никто, ни одна душа, да и сама Игна не заметила, что в борьбе с заводом, она растеряла свою стихийность, первобытность, почерпнув у завода его силы, твердости. Она была сильным человеком и любила сильных. Очевидно, завод тоже привлек ее своей силой, уверенной поступью и твердостью — всем тем, что она так хотела видеть в деревенской жизни. И, приглядываясь пытливо к жизни завода, она пришла к выводу, что и в селе, в кооперативе тоже надо сделать так, как там. Все должно иметь свое определенное место и время: надо в определенное время начинать и кончать работу, не заниматься пустяками, работать больше и лучше. Разве это дело, когда сто человек выполняют работу, которую могли бы сделать двадцать.