Стоян Даскалов - Цветины луга

Когда он строил эту кошару, над ним посмеивались.

— Ты плетешь стену так, как будто она будет стоять вечно.

— А почему бы и нет? — сердился Сыботин.

— Разве не видишь, что делается? Время сейчас переменчивое. Кто знает, завтра, может, другой ветер подует, люди овец разберут и, выходит, зря ты голову морочил.

Ветры дули разные, но кошара себе стояла. И вот теперь те, кто тогда сомневался, нужна ли она, пришли ее защищать. От кого? От него, от того, кто ее строил.

Густо, одуряюще пахло овечьим навозом. Этот запах вызвал и другой — запах свежевыдоенного пенистого молока и овечьей шерсти. И Сыботину, пригревшемуся у огня, стало так отрадно и славно. Он вдруг увидел себя лежащим у костра на худой одежонке. Твердые коричневые шарики овечьего помета впиваются ему в бок, но он и не чувствует их. Спит крепким сном. Сон у костра… Да разве можно сравнить пастуший сон и сон на заводе?

Днем, когда проходил мимо, он как-то не почувствовал этого. Теперь же сердце его смягчилось, его полонили запахи, и он увидел себя снова крестьянином, рассуждающим примерно так: «А ведь ни к чему переносить кошары!» Ему хотелось, чтобы это блаженное мгновение никогда не кончалось. Но вспомнив, зачем он здесь и кто его послал, взял себя в руки, встряхнулся. В пламени костра он увидел другие огни — зеленые всполохи электросварки.

— Где же Туча? — спросил Сыботин председателя. — Он ведь тоже собирался прийти.

— Он пришел, — отозвался Дикий Данчо, у которого волосы на голове стояли торчком, как щетина. — Да только сюда не придет. Дом продает Туча, вот что!

Сказал, словно выхватил из огня огромную головешку и размахнулся ею над головами окружающих. Толпа загудела.

— Цветко Влаху продает. Сегодня вечером и магарыч разопьют. Когда-то дурил нам головы: «Держитесь, товарищи, я с вами!». А теперь удрал сам и жену с сыном увез. Вот… уже и дом продает, чтобы ничегошеньки не осталось! Как перед пожаром торопится, боится, чтобы и соломинка не пропала.

— Его имущество и право, — заметил председатель. — Что хочет, то и делает!

— А-а, обдурачил, а теперь ему на нас начхать!

— А что вы хотите? — защищал председатель своего предшественника. — Чтобы он бросил работу на заводе и пришел вместе с вами хныкать да нюни распускать? Хватит, что я здесь маюсь. Попался как кур во щи!

— Оно, видать, и ты ладишься пойти по его дорожке! — сказал Дикий Данчо, и все навострили уши. — Говорят, жену к осени пристроишь в заводскую школу, а там и тебя… только и видели.

— Что ж, если надо будет… Я подчиняюсь воле партии.

— Бегите, бегите! Все бегите, разбегайтесь! Останемся только мы с Данчо… дикие, темные!

Какие слова сказать этим людям? Как их убедить, что завод даст им счастье? И кто ему поверит, что если у них отберут землю и по эту сторону Вырла, то им станет лучше! Какое уж тут добро? И что они получат взамен? Шиш! Как и раньше! А может, сказать им:

«Бегите и вы, товарищи! Разве вы не видите, что здесь вам больше нет жизни. Хотите остаться чабанами — идите в леса, нет — идите на завод».

«Чабанами — ну нет! Вырежем под корень стада — и баста».

Сыботин был как на угольях. Он в душе ругал Тучу последними словами, что занялся продажей дома, а на собрание и носа не кажет. Слыханное ль дело, в такое время распалять людей! А теперь вот они с председателем должны вдвоем за все отдуваться.

— Все кинулись драпать! Одни мы, как кроты, торчим в этих дырах. Одни бегут из-за денег, другие из-за баб, — снова подал голос Дикий Данчо, словно ткнул раскаленной головней прямо в глаза Сыботину: «Вот, смотрите, люди добрые! Этот Сыботин тоже бросил Игну из-за какой-то заводской стервы».

Сыботину показалось, что все на него смотрят, что им все известно и они поверили, что это правда. Начнет говорить — на смех поднимут. Ох, эта Игна! Он злился на нее, что заварила всю эту кашу и на себя за то, что вовремя не обратил внимания, не пресек эти подлые слухи. Он только теперь понял намеки чабанов, понял, что стал в их глазах посмешищем и что теперь нечего и думать о выполнении порученного дела. Все пропало!

— Ну что ж, начнем, товарищи! — обратился председатель к собравшимся. — Туча может и не прийти.

— Идем поможем ему сторговаться, а потом вернемся да и подожжем кошару…

— Как вам уже известно, — начал председатель, — есть постановление, и ни я, ни вы не можем отменить его. Но нужно найти какой-то выход, решить этот вопрос, насколько это в наших силах, безболезненно. Сопротивление, на мой взгляд, бесполезно. Вы ведь хорошо знаете, что мы уже обращались в самую высокую инстанцию и из этого ничего не вышло. Мне лично, скажу откровенно, надоела вся эта канитель! На заводе говорят: «Какой же ты коммунист, если идешь против индустриализации?». А вы кричите: «Какой ты председатель, если не борешься за интересы кооператива?». Скажите, что бы вы делали, если б оказались на моем месте?

— Держись сильного и толкни слабого, пусть идет ко дну! — бросили из толпы.

Сыботин, видя беспомощность председателя, встал, словно что-то подняло его с места.

— Верно, что дела ваши сейчас плохи, — начал он. — Совсем оскудело наше село! Чуть не плакал я сегодня, видя, что у вас почти не осталось земли. Село без земли.

Пыхтение и покашливание стихли.

— Вы сами видите, что пять за пядью забирают у вас землю. Будем говорить откровенно. Нам нечего скрывать друг от друга. Скоро и Тонкоструец перейдет к заводу.

Так называлась излучина реки Выртешницы, где русло реки было очень узким и вода текла тонкой струей. Сыботин знал, что завод решил на этом месте построить бассейн. — Сказав об этом, понял, что если с потерей участка, где стояли кошары, село лишалось одного глаза, то, потеряв Тонкоструец, оно останется без обоих. В этом месте не только поили скот, но и рыбу ловили. А ниже, где образовалась довольно глубокая заводь, купались.

— Что головы повесили? — нарушил молчание председатель. — Вместо водопоя и огородов будет бассейн. Наверное, и вы станете туда ходить купаться.

— А поскольку купальных костюмов у нас нет, будем прыгать туда в овечьих шкурах, чтобы напугать индустриализацию, — сострил Дикий Данчо.

Сыботин выждал, пока уляжется смех, и продолжал:

— Не может слабый бороться с сильным! Хватайтесь-ка лучше за сильного, пусть тянет, вот и все!

— Ты-то, видно, нашел за кого ухватиться, а Игна за кого ухватится, вот вопрос! — раздался чей-то голос, и Сыботин осекся и умолк.

Он почувствовал себя здесь чужим. Как это могло случиться? Он ведь никогда не чуждался их. Правда, много работал на стороне, в чужих местах, но к своему дому, к селу своему был привязан всем сердцем. Вырвется у него, бывало, свободный день или час — он идет на работу в кооператив. Но вышло так, что течение несло его в одну сторону, а орешчан — в другую. Между ними пролегла глубокая пропасть, и они стояли теперь у ее края — он по одну сторону, а его односельчане — по другую. И виной этому жена, Игна…