Стоян Даскалов - Цветины луга

У крыльца раздались быстрые шаги. Яничка влетела в комнату, напевая какую-то игривую песенку, швырнула сумку с книгами на лавку.

— Папка! Вот здорово! — радостно воскликнула она и бросилась отцу на шею.

Увидев отца, она вспомнила про Ицку и вся расцвела… Но потом, словно испугавшись, что выдаст себя, смущенно засуетилась, забегала по комнате, Яничка привыкла, что отец приходит домой только по вечерам, а тут вдруг нежданно-негаданно застала его дома среди бела дня.

— Пап, а почему мама говорит, что подожжет завод? — неожиданно спросила она отца.

Сыботин удивленно посмотрел на Игну.

— Что ты глупости мелешь! — набросилась на нее мать. — А еще комсомолка! Думай, что говоришь!

— Говорила, говорила! Ведь правда, говорила? Я слышала, как ты сказала!.. Берегитесь ее, а то она, когда разойдется, на все способна.

Тут мать вдруг заметила, что на косах дочери снова появились исчезнувшие было бабочки.

— Ты же говорила, что потеряла ленты?

Яничка замолчала и виновато опустила голову.

— Отвечай, что молчишь! Теряла?

— Я их не теряла! — не глядя на мать, пробормотала Яничка.

— Как же нет, когда ты сама мне сказала, что потеряла на заводе.

Отец не вмешивался и молча слушал пререкания матери и дочери.

— Так ты меня обманула? Уже и врать научилась! До чего дошла — мать и отца обманывать! Говори правду.

Яничка словно воды в рот набрала, сгорая от стыда. Если бы не отец, она бы как-нибудь выкрутилась, нашла лазейку. С матерью она могла хитрить, наловчилась обводить ее вокруг пальца. Присутствие же отца ее сковывало. Ей казалось, что он видит ее насквозь.

— Где же все-таки были ленты и как они снова оказались у тебя?

Ради отца, который всегда ее защищал, всегда был на ее стороне, Яничка должна была сказать правду. Но если она признает, что теряла ленты, мать тут же прицепится: «А кто их нашел? Кто их принес? Почему ты скрываешь?» Хочешь, не хочешь, надо будет сказать, кто принес. Но как она скажет, что ленты нашел и принес Ицко! Тут уж мать учинит ей настоящий допрос, пристанет с ножом к горлу: что, да как, да почему. Станет кричать, ругаться, не посмотрит, что отец дома. И Яничка решила отпираться до последнего.

— Я думала, что потеряла, а оказалось, что нет.

— Как это так?

— Да они были здесь… в этом… — запинаясь, выкручивалась Яничка. — Я их забыла в кармане…

— Кому ты врешь? По глазам вижу, что врешь!

— Ну, хватит с этими лентами! — сказал, наконец, отец.

— Ты ничего не знаешь! — повернулась Игна к мужу. — Ты не знаешь, сколько с ней горя. Невесту из себя строит! Аж сюда, в село, приходил к ней какой-то шалопут на свиданье. Свистел под окнами.

Яничка готова была сквозь землю провалиться.

— Мне ведь соседи все сказали! Приходил, говорят, какой-то, вертлявый, чубастый. Говорил, что с тобой работает.

— А, это Ицко! — засмеялся отец.

— Чего ему здесь надо, я тебя спрашиваю?

Яничка молчала.

— Ицко на велосипеде ездит, куда ему вздумается. Принял я его к себе в бригаду. Вот он, наверное, и приезжал похвалиться! Очень не терпится парню стать знатным мастером.

— Ну, и держи его там, при себе кем угодно, а здесь чтобы и ноги его не было.

— Фу, ты!.. Обязательно о самом плохом думаешь!

— Знаю я, как это все начинается и чем кончается! Ты в мои дела не вмешивайся!

Игна села на своего любимого конька, и Сыботин умолк. Пусть учит дочь, а то и впрямь молодые нынче слишком уж торопятся, хотят, чтобы все давалось им легко и просто. Слава богу, он на них насмотрелся на заводе.

Отец вышел. Игна не прекратила допроса. Напав на верный след, она не могла успокоиться, не выяснив все до мельчайших подробностей.

— Приходил этот Ицко сюда или нет?

— Приходил, — дрожащим от страха голосом ответила Яничка, поняв, что дальше изворачиваться и отпираться бесполезно.

Мать приперла ее к стенке, деваться было некуда. Она расплакалась и этим окончательно выдала себя.

— Зачем он приходил?

— Ленты приносил.

— А зачем он их брал?

— Не знаю!

— Где он их взял?

— Там.

— Где там?

— Там, где…

Яничка всхлипнула, обняла мать, и уткнулась лицом в ее грудь…

— Где… поцеловал меня…

— Что-о-о? — не своим голосом крикнула мать, оттолкнув ее от себя.

Яничка вновь спрятала лицо на груди матери и простонала:

— Он меня поцеловал…

Мать попыталась оттолкнуть ее, но не смогла. Яничка, вся дрожа, обливаясь горькими слезами, вцепилась в нее, что есть мочи.

Удар был таким внезапным и ошеломляющим, что у Игны сердце оборвалось. Гром грянул с ясного неба. Игна проглядела, не заметила, откуда свалилась на ее голову эта страшная гроза. Ее сознание молнией пронзила мысль: «Завод, все этот проклятый завод!».

Она спаслась от одной беды, не зная, что нарвется на новую…

Когда в селе организовали кооператив, Сыботин стал чабаном, и первая кооперативная кошара была делом его рук. Кошара эта стоит до сих пор и орешчане, как и прежде, называют ее «Сыботиновой кошарой». Плотницкое ремесло давалось ему легко. Сыботин не только себе срубил дом, вывел крышу, но и многим односельчанам помогал строиться, ставил хлевы, конюшни, но почему-то именно этой первой кошаре было дано увековечить его славу строителя. На ее плетеной стене, словно на густом полотне, он вырезал свое имя.

Возле этой, Сыботиновой, кошары собрались нынче вечером чабаны со всех кошар, все, кто ходил за овцами, коровами, свинарки, телятницы, птичницы.

Председатель удивился, увидев, что собралось так много народу. Напоследок на собрания ходили неохотно. Ясно, что слух о предполагаемом переносе кошар сильно растревожил этих людей, и они стеклись со всех сторон, как бывало раньше, давным-давно, в страшную жару и сушу собирались на молебен — просить у бога дождя. На лицах этих бородатых мужчин и изнуренных тяжелым трудом женщин лежал отпечаток горькой беды, проклятья, нависшего над их головами, которое они напрасно пытались прогнать мольбами и сетованиями, напрасно надеялись оттянуть день, в который оно должно было разразиться.

При свете электрических фонарей, которые висели под крышей кошары, словно бутылочные тыквы, они напоминали мучеников, обреченных на жертвоприношение.

— Здравствуй, Сыботин, здравствуй! — здоровались с ним за руку те, кто еще находил в себе силы скрыть боль, но и они не выдерживали: поздоровавшись, глядя на него в упор, со вздохом роняли:

— Ну как: придется сегодня пустить красного петуха в кошары?

— То ли в кошары, то ли на завод! — внятно сказал кто-то из стоявших у самой стены. Чабаны зашевелились, их сумрачные лица засветились угрозой, взгляды исподлобья нацелились прямо на Сыботина, руки крепче сжали суковатые палки.

Сыботин присел на низкую треногую скамеечку у большого очага. В очаге сердито трещали дрова, языки пламени шарахались из стороны в сторону, будто пытаясь лизнуть кого-то, униженно приседали, чтобы взвиться еще выше, гневно меча вокруг снопы искр. Глаза чабанов блестели, точно в них тонули искры костра. Может, и в Сыботиновы глаза угодила какая искра, но ему не было видно своих глаз, он сидел и думал о пастухах.