Стоян Даскалов - Цветины луга

Сыботин теперь целые дни проводил в вышине, на крохотной площадке, и совсем оторвался от земли. Как будто пламя электросварки сожгло нити, которые связывали его с нею. Он настолько привык к высоте, что мог бы, казалось, и ночевать на своей площадке. А раньше ему случалось отделяться от земли не больше чем на метр-полтора, когда надо было, опираясь на пастуший посох, перепрыгнуть через канаву или яму. Утреннюю прохладу земли сменил холод железа. Раньше он, бывало, придремывал, прислонившись к стволу дерева, а теперь мог заснуть, подпирая плечами железную балку. Его завертело в водовороте стройки, и он с головой окунулся в новый, рабочий мир. Мир, где каждый знал свое место, каждый был винтиком в огромной машине. Нет винтика — машина стоит… Машины обуздали сельскую стихию, прибрали к рукам ее силу, дали ей новый размах. Ни одна капля из ее мощного потока не пропала, ни одна крупинка чистого золота, рожденного землей, не сгинула. Вначале Сыботину казалось, что завод сковывает его волю, связывает руки, но скоро он понял, что это вовсе не так. Завод направил его энергию в новое русло, подчинил ее новому ритму, и силы его утроились.

Вот какие мысли роились в голове Сыботина, когда он шел домой. Он шел по тем местам, где раньше пахал и сеял, чувствуя себя сильнее, чем тогда. Он смотрел, как женщины вручную поливают помидоры, перец и капусту и с сожалением думал, что он один, вооружившись насосом, мог бы покончить с этим за день, а эти двадцать женщин будут копаться здесь два-три дня. Повернет кран, и вода хлынет по канавкам, а он будет только ходить да посматривать, чтобы нигде не размыло землю.

Увидев косарей, которые, выстроившись в ряд и подавшись грудью вперед, валили траву ровными покосами, напоминающими лошадиные гривы, Сыботин остановился. Сердце его дрогнуло, он невольно расправил плечи. Захотелось сбросить пиджак, поплевать на ладони, взять в руки косу и, широко взмахивая ею, пройтись по лугу. Но когда прикинул, как мало сделано этими людьми, вышедшими на покос с раннего утра, душа у него заболела. Их рубахи на спинах почернели от пота, а прошли они всего две-три сотки. И ему подумалось, что эти мужчины, которые время от времени останавливаются, тяжело дыша, достают из-за поясов брусы, точат косы, отбивают их молотками и снова машут, машут до упаду, только напрасно теряют энергию. Со всей этой работой мог бы управиться один из них, удобно устроившись на сиденье тракторной косилки, всего за один только час.

Он шел и измерял крестьянский труд лошадиными силами, мысленно превращая сельскую стихию в пар, который приводит в движение машины, в электричество, которое вершит чудеса. Когда же завод остался далеко позади и он вошел в село, первобытное, отсталое, где вместо машин работали люди, его обуяла тоска. Ему было горько, что село, которое вспоило, вскормило его, сделало человеком, рабочим, осталось все таким же — жалким, допотопным. Скотину приходилось гонять на водопой за несколько километров, к реке, а пастухи по-прежнему таскали на плечах воду для питья, так как нигде поблизости не было источника. Правда, в село недавно провели электричество. Лампочки на столбах горели и днем, словно стараясь наверстать упущенное. Они немощно мерцали при свете дня, — символ умирающего села, которое никто и ничто, казалось, уже не может спасти. На полях белели и пламенели женские платочки. Женщины были здесь главной рабочей силой, на них держалось все.

По дороге Сыботин мысленно отвечал на вопросы односельчан, которыми они не уставали засыпать каждого, кто приходил с завода:

«Вряд ли скоро сможем вам помочь, братцы!»

«Значит, обманули нас со своим главным инженером?»

«Нет, мы вас не обманули. В принципе инженер говорил правильно, только дело это трудное».

«Если вы теперь не поможете, то потом, когда земля уже родит, не нужна нам будет бабка-повитуха!»

«Так ведь и у нас сейчас горячая пора, братцы! Вы знаете, что такое машина. Земля может ждать день, два, три, а машина — ни минуты. Вы даже себе не можете представить, что значит остановить завод на одну минуту! Если на селе говорят «День год кормит», то на заводе говорят: «Секунда год кормит!»

«Значит вы оставляете нас одних? Вот вы, оказывается, какие союзники-обманщики!».

«Мы хорошие союзники и настоящие ваши друзья, но поймите — завод это не одно какое-нибудь село, завод — это Болгария! А вы… Вы всего-навсего одно зернышко в огромном мешке государства».

«А если вы доведете до того, что все зерна в мешке сгниют, что будете делать с пустым мешком? Это вы опорожнили мешок государства!»

«Ошибаетесь, товарищи! Государство даст хлеб, привезем машины хлеба, накормим вас, но оставить завод, и пойти с вами косить да молотить не можем! Справляйтесь пока сами, как можете, вот и весь сказ!».

«Но до каких пор? Орешец гибнет, Сыботин!»

«Гибнет? Посмотрите, сколько новых домов белеет!»

«Новые дома есть, а людей нет. Поубегали, забыли село. И ты забыл, что эта вот земля тебя родила! Орешчанин, а приходишь сюда, как чужой! Неужто сердце твое больше не болит за нее?»

«Как ему не болеть! Разве ж я каменный? Только мое сердце… как бы вам сказать, братцы, земляки…»

«Не стучит уже по-нашему, так выходит? Заводским стало? Железо у тебя в груди вместо сердца, вот что!».

Сердце его сжималось от боли при виде колосящихся хлебов, выбитых градом, с чернеющими тут и там метинами земли.

«Нет, не железо, а сердце, настоящее сердце стучит в груди, но печется оно о больших делах, о вещах, которых вам не понять, про то болит!

Взгляд его скользил по холмам, опоясанным террасами, точно зелеными поясами. Террасы эти помог разбить завод. С бьющимся сердцем Сыботин закончил свой мысленный разговор с односельчанами:

«Нет, так скоро, как вам хотелось бы, не получится. Превращение села в город — долгое и трудное дело. Годы пройдут, десятки лет. Зачем нам вас обманывать!»

Недалеко от села, у холма, который с давних времен назывался Вырло, его остановили чабаны:

— Верно, что завод проглотит и наши фермы?

— Верно, братцы! Заводу нужно расти.

— А мы? — с угрозой в голосе спросили чабаны. — Для нас что — места нет на нашей земле?

— Почему же? Есть там, выше, в лесах…

— Так в лесах этих ни капли воды нет. Вы что, хотите уморить и нас, и скот?

— Осенью воду для завода проведут, значит, проведут и для вас.

— Там высоко. Вода туда не поднимется.

— Поднимется! На тысячу метров подняться может, потому что с высоты полторы тысячи метров идет.

— Легко вам говорить, а ты спроси, каково нам терпеть и ждать пока рак свистнет… или мертвый Лазарь воскреснет.

— Воскреснет! Обязательно воскреснет! Слыхали, в Софии одну женщину, которую убило током, оживили. Тридцать минут была мертвой!..