Стоян Даскалов - Цветины луга

Слынчев нервно раскрыл папку и впился своими крючковатыми пальцами в цифры.

— А молоко в реку утекло или ужи выпили? В городе очереди за молоком, рабочие ропщут. Славный рабочий авангард сидит без молока, а вы что сдали, что? Каких-то несчастных сто тысяч литров!..

— Но вы же хорошо знаете, что из-за нехватки фуража…

— А вы где были? Почему не запаслись фуражом? Свадьбы справляете, похороны пышные устраиваете, протесты, митинги, праздники там разные — бабин день, Петров день — и черт знает какие еще глупости на ваших глазах разыгрываются, товарищ Георгиев!

— Да, но село не может без традиций!

— Мы должны раз и навсегда положить конец всем этим «традициям», поставить крест на порочных пережитках прошлого! По три дня ярмарки справляете, а скот гибнет! За падеж скота лично ты будешь отвечать! Никаких «нет фуража» я не признаю. А весной где были? Почему не выгоняли скот на пастбища?

— Цветины луга отобрал завод, а общинные пастбища распахали. Надо же осваивать новые площади!

— Коммунист потому и называется коммунистом, что может находить выход из самых трудных положений!

— А если ему отрубить руку?

— Мы за эту руку втридорога заплатили! Позолотили ее. Хватит!

— Хоть и золотой, да протез — все равно работать нельзя!

— Нужно так работать одной рукой, чтобы и за вторую наверстать. Тебе, наверное, приходилось видеть, какие сильные люди бывают с одной рукой.

— А если и без ноги остаться?

— Коммунист даже без обеих ног должен двигаться!

— Конечно, на тележке или на костылях!

— Меня форма не интересует! Нечего тут формализм разводить! Для меня важно содержание. А что за содержание можно открыть в вашей работе? Что вы даете государству? План по молоку недовыполнен. А с мясом? Рабочим хоть волком вой. На макаронах да на фасолевой похлебке завод не построишь!

— Мало скота, мало и мяса!

— А для себя так есть! У меня есть сведения, что твои кооператоры режут скот!

Дянко не выдержал и бросил ему прямо в лицо:

— Неправда это! Наглое вранье!

— Что ты хочешь сказать?

Дянко помолчал и тихо сказал:

— Правду!

— Говори твою правду, я слушаю!

— Ничего у них нет! Приезжайте как-нибудь утром и поинтересуйтесь, что готовят наши люди, посмотрите, что они едят в поле… Да я просто места себе не нахожу!..

— А кто, по-твоему виноват во всем?

— Вы лучше меня знаете!

— Ты хочешь сказать, что мы виноваты? Что на крестьян нам наплевать, что нам только горожане да рабочие нужны? Это ты хотел сказать? А не пахнет ли это вражеской агитацией, а? Да ведь мы это слышим денно и нощно из уст врагов! Ты что, вражеские передачи слушаешь и повторяешь разные небылицы без всякого стыда и совести.

— Я вам правду говорю, а уж вы как хотите, так и думайте!

— У нас одна правда, а у врагов — другая! Мы превращаем крестьян в рабочий класс, а села — в города! Да тебе ведь прекрасно известно, что к осени через Орешец проложим асфальтированное шоссе, проведем люминесцентное освещение, водопровод.

— Да, но только кроме асфальта и воды, людям нужны продукты и хлеб!

— А это уже твое дело! Для чего мы тебя туда послали?! Чтобы больше хлеба было и всяких продуктов для тех, кто работает в кооперативе, и для государства. А ты попал в плен к орешчанам и вот… остался с пустыми руками. Ну, все! Иди в отдел, пусть тебе немного мозги вправят, а потом придешь ко мне!

За этот год Дянко поседел. Уже не отдельными серебряными нитями, целыми пучками в волосах пробивалась седина. Вначале он придерживался линии, которую ему диктовали «сверху», но потом понял, что нельзя идти против людей, с которыми ему приходится работать и жить. Женившись, он окончательно пустил корни на орешчанской земле, почувствовал себя орешчанином. И хотя он не мог признаться в этом Солнышку, но это была правда. Он находился между молотом и наковальней.

На другой день Солнышко завел другую песню.

— Всего через десять-пятнадцать лет от старого села Орешец останется только воспоминание. На окраине завода вырастет живописный поселок. У каждого рабочего будет отдельная квартира, свой уголок для отдыха.

— А крестьян к этому времени, значит, уморим или как?..

— Нет! Мы их перевоспитаем!

— Голодом? — вырвалось у Дянко Георгиева.

— Брось хитрить! Я бывал во многих сельских домах, все видел и знаю. Тут тебе и радио, и телевизоры, и шкафы, спят на пружинных кроватях. Кухни отделали кафелем, веранд понастроили, а все плачут: «Ох, ничего у нас нет! Погибаем!». Вот она — психология мещанина!.. Чуть затронь его интересы — сразу на дыбы. Я понимаю, преобразование — это процесс трудный, сложный. Но мы ведь революционеры, и сантименты нам не к лицу. Мы должны, не колеблясь ни на минуту, неуклонно и беспощадно ковать из этой сельской стихии новую силу, которая сделает Болгарию счастливой.

Дянко Георгиев знал, что спорить с Солнышком бесполезно и опасно. Надо молчать и терпеливо переносить все его нападки. Более того, надо признать себя виноватым во всех бедах, в таких случаях секретарь обычно менял гнев на милость. Дянко долго молчал, но всему есть предел. Его охватило страстное желание высказать Солнышку все, что накипело на душе. Как тут молчать, когда невинных людей упрятали в тюрьму, допрашивают, да еще небось и лупят, чтобы сознались, кто поджег завод. Разве можно молчать, когда хозяйство его еле перебивается с хлеба на квас. Тут еще не так взвоешь! И когда он решился на все, ему стало легко. Пусть Солнышко ругает его, сколько хочет, пусть обсыпает угрозами — ему теперь все равно.

— Я приказал выпустить этих чабанов. Нужно было их проучить хорошенько. Все это бывшие сторонники оппозиции. Если их сегодня не припугнуть как следует, то, как знать, завтра они, может, нам глотки перережут. Иди в сельхозотдел и там согласуйте все цифры по выполнению и перевыполнению плана.

— Я уже был там перед тем, как придти к вам, и сказал, что мы не можем выполнить план, который нам спустили. Они согласились.

— Кто согласился? — протянув руку к кнопке звонка, удивленно спросил секретарь.

— Товарищи из отдела. Они все поняли и согласны, что теперь, особенно после того, как разорили фермы, нет никакой надежды на выполнение.

— Я дал указание руководителям завода послать вам людей на постройку ферм на новом месте.

— Но когда еще это будет!.. Да пока скот привыкнет к новому месту… Вот и вы часто ездите и по себе знаете, что на новом месте плохо спится.

— Я везде хорошо сплю: и в гостинице, и в машине, жаль только, времени не хватает для сна!

— Дело не в этом. Ведь коровы, если их хоть чуть потревожить, перестают давать молоко. Вы знаете будочника бай Дафина. Так вот его корова перестала доиться, потому что поменялось расписание поездов.