Василе Василаке - Пастораль с лебедем

Молчал Никанор. Что зря говорить, если дерево и небо сами знают свое дело? У человека план, у природы — блажь, взяла да убрала помидоры до срока, а потом и бригадира с орденом, не спрося разрешения — можно ли, нельзя… С бадей Трофимом на току тоже разговор был короткий — ага, топором на небо замахнулся? Бац! — и его самого силы небесные перемололи вместе с пшеницей. И с Кручяну так же вышло. Апрельская ночь, луна, видит он — тычка на дороге. Ну и лежала бы себе разнесчастная эта жердь, пригодилась бы усталому путнику для посоха… Так нет же, Георге упертый, поднял ее, как Трофим Бэникэ свой топорик: вот, живое доказательство — пропадают колхозные труды, три копейки палка, если заострить! За такую рубль отдашь, если на стороне покупать. А над этой, из боярской акации, поработали на целую пятерку, обдирая ее шипы да колючки. Теперь скажите, чего заслуживает возчик, растерявший по дороге коллективные копейки? Или эти копейки ничейные, а общественный труд — не наше добро? Не стоит ли призвать к ответу растеряху?

— Это Кручяну говорил, дядя, или ты сам придумал? — спросил жених.

Тут Никанор пустился рассказывать, как окликнула его младшая, Марика — играла в тот вечер у ворот с дочкой Софрония. Середина апреля, ветерком весенним веяло… Было это лет семь или восемь назад, Никанор тогда тоже огород копал… А, нет, как раз проволоку на огне калил, забор подлатать. Этой проволокой он обычно обматывал на зиму яблони и персики, а то повадились зайцы кору грызть — снизу, конечно, обкладывал ствол тремя-четырьмя досками, чтобы железка не впилась в кору, не поранила дерево…

Так вот, подходит кто-то к дочери Никанора: «Отец твой дома?» Марика не растерялась и говорит: «Дома, только он занят, забор подпирает».

Слышит Бостан, дребезжит у ворот чей-то голос: «Потерпит забор! Скажи, пусть все дела бросает и выйдет к нам, скажи — милиция, на вызов!»

Тут он и сам, понятно, вышел. Смотрит, топчется у плетня лейтенант, сын Скридона Рацэ по прозвищу Зеленая Каша.

«Товарищ Бостан, пойдете с нами!» — приказывает. А за его спиной стоит учитель-дружинник.

«Здрасьте! В чем я провинился?» — преспокойненько спрашивает Никанор, потому что чуть поодаль видит еще одного милиционера, Коробейникова. Обходительный был человек, любо-дорого словом переброситься. Всегда прежде скажет «Здрасьте!», а потом уж объяснит, какая нужда привела. Жил он в селе с родителями, из самой Сибири привез их в Бычий Глаз, и, если, бывало, давал промашку, люди запросто заходили к его отцу потолковать о крестьянском житье-бытье, выспрашивали про сибирскую вольницу и между делом, как бы невзначай, говорили: «Слышь-ка, погорячился вчера твой Степан, ты бы его окоротил маленько…»

А кто станет жаловаться Скридону на его лейтенантика, если жена иначе как «пупком гусиным» его не величает? У папаши на лице написано: «Мой сынок — самый великий начальник, вы ему в подметки не годитесь!»

И Никанор продолжает: «Простите, товарищ лейтенант, девять лет не выхожу из дому на ночь глядя, боюсь заблудиться впотьмах без фонарика».

А он, с образованием, свое гнет: «Фонарик я тебе найду и провожу до места, если такой опасливый. Ты у нас член правления, так что выполняй указание».

«Спасибочки, — отвечает, — только правлением не милиционер руководит».

«Ничего, поруководит, если председатель распорядится. — Засопел, пятнами лицо пошло: — Я отвечаю за порядок на территории колхоза, понятно?»

— Опять тебя занесло, дядя… при чем тут гусиный пупок? — перебил обстоятельную речь Никанора жених.

— Тудораш, — вмешался Ферапонт, — разреши послушать, а то пока до нашей овчарни что дойдет, всю историю перекрутят, с ног на голову… Сват Никанор, так эти тычки где растут?

— Тьфу, черт… Сказано, они валялись на дороге, — занервничал жених. — Что было на правлении?

Ферапонт запыхтел, выпятил грудь:

— Бре, тогда Георге не виноват! Если я вижу, платочек валяется, а развязал — там десять рублей, выходит, я червонец украл?

— Выходит, украл! Тычки уже в винограднике торчали, и кусты к ним были джутом привязаны. Обыск установил. Но это после раскрылось, а тогда я наконец-то понял, чего они пожаловали: взять меня в свидетели для обыска у Кручяну. И кому такая дурь пришла в голову? Где это видано — живешь с человеком забор в забор, а чуть хозяин за порог — ты с властями шасть к нему во двор и давай обшаривать снизу доверху. Ясно, отказался я… Какими глазами потом на соседа глядеть? Язык не повернется поздороваться… А те в один голос: вы обязаны, товарищ Никанор, и баста, выполняйте свой долг! Словечком этим меня в армии крепко вымуштровали, но тут я им сказал: шалишь, братцы, я вам не под присягой и долги свои знаю наперечет, про Кручяну там ничего не значится. Верите, сват, еле от них отвязался. Наудачу другой охотник нашелся. Как говорится, на ловца и зверь бежит — появился на дороге Ион Мосор, поднимался из оврага с полными ведрами на коромысле. Лейтенант ему: «Товарищ Мосор, следуйте за нами!» А тот: «Куда я дену ведра?» Ну, Мосора вы знаете, глазки так и забегали; если сразу два начальничка к нему с просьбой, он в лепешку расшибется. «Оставьте ведра этому несознательному гражданину, — лейтенант на меня и не смотрит, — он отказывается выполнять обязанности правленца». Мосор ставит ведра ко мне на завалинку и командным голосом дает указание, будто сам при погонах: «Бостан, смотри, чтоб коромысло не потерялось. Отнеси в сени, будь добр». «Не беспокойся, — говорю, — возьму твое коромысло в кровать и буду с ним спать». Мосор обиделся: «Слышите, товарищ милиционер? Бостан не хочет отвечать за мое коромысло!»

Дальше пошло еще веселее. Оба ведра проспали у Никанора на завалинке до утра, а его жена и дети рыскали по селу с фонарями: не утоп ли их драгоценный в колодце. Зато Ион потом плакался — ни вздохнуть, ни охнуть не может, потому что сын Зеленой Каши взгромоздил ему на холку кубометр реквизированных жердей, и тащил их Мосор через все село к правлению. А перед тем проверяльщики застали у Кручяну только детей да сестру Ирины — осталась приглядывать за домом, пока родители не вернутся. «Хозяюшка, далеко ли хозяин?» — «Сказали, в Бельцы по делам… А вечером их на крестины звали в Милешты…» — «Если позволите, осмотрим двор», — лейтенант, всегда вежливый при исполнении, решительно вошел с понятыми в калитку: «Нас интересует виноградник».

Да, осмотрели и убедились, что тычки уже вбиты в землю и к ним подвязаны виноградные кусты. «Вот чертовщина… только вчера поступил сигнал… Здорово потрудился — за день успел замести следы. Молодчина Георге, страх какой хозяйственный. Все рассчитал: мол, кому придет в голову проверять подвязанный виноградник?» И тут еще один вопрос встал: откуда у Кручяну индийский джут? С тычками, предположим, можно и так и этак выкрутиться, но джутовый шпагат был, как говорится, колхозной «монополией», его выдавали в районе по норме — полтора центнера, специально для подвязки лозы. Три мотка нашли во дворе у Георге, а такое добро не подберешь посреди ночи на дороге, каждому ясно.