Василе Василаке - Пастораль с лебедем

— Нет, то не собака… — сказала мать жениха. — Пойду-ка посмотрю, кто там.

Зиновия опять дернула ее за руку:

— Сиди, сказано! — И обратилась к Ферапонту с Марой: — Теперь, сват и сватья, давайте про наше поговорим… Пока рос, Тудор путался меж двух юбок… — Она показала рукой на себя и на Василицу. — Я вот прежде думала: есть в мире великая правда, но откуда столько вдов да сирот? Или проклята жизнь наша? — Она кивнула на дочь. — Вот она перед вами. Где ее кормилец? И вот я, а мой где? Пожалуйста, две вдовы. Теперь ваша дочь и наш парень… Еще недоставало заиметь нового сиротку. У Кручяну трое осталось, четверо даже — без мужа и жена сирота…

До этой минуты старушка клевала носом и, казалось, слушала вполуха, ждала Диану и кивала головой: разве это сговор сегодня? Не сватовство, а так, переговоры с перемирием.

— Велико хозяйство или с наперсток, — продолжала Зиновия, — забот всегда полон рот, вся домашняя поклажа на женских плечах. Василица не даст соврать — так и выросла на бегу: и на огород, и в теплицу, не то рассада сопреет, если вдруг жара… бегом прополоть рассаду, проредить, бегом за навозом, да я еще и подгоняю — бегом, Василица, к колодцу, а то бог наказал, отнимается опять у меня нога перед дождем… Принесет воды, я ей снова: бегом, дочка, в лес, хворост нужен на растопку, у Хэрбэлэу не то что полена, зимой снега не допросишься. А после говорю: постой, свари мамалыжку, прежде чем в поле идти, хлеб в буфет по три дня не привозят, да еще буфетчица раздает своей родне по шесть буханок, свиней кормить, а нам пойдут остаточки…

Зиновия стрекотала, будто жалобу строчила в сельсовет.

— И надо не забыть на склад зайти, кукурузу пока не выдали и масло. Да за прошлый месяц деньги не взяла из кассы — три раза ходила, кассир сказал, на дом пришлют. Второй месяц кончается, кассира не поймать — уехал в район, а денег не прислал. Какую-никакую одежонку тоже надо купить, да соль, да спички… Помню, говорила младшей, как подросла: «Скорей, Вера, замуж, без хозяина и дом сирота. Да смотри, чтоб на все руки был!..» Боже упаси, говорю, чтоб из этих, что шатаются по дорогам да глотку дерут, выступать любители. Такой завалится домой и с порога: «Дай жрать!» Орет, все не по нем, не угодишь. Только заикнись: «А ты принес, из чего варить?» — он и давай жене косточки считать. Василица вот не хотела брать Тудору в отцы чужака, осталась век бабий куковать… А сошлись они с Никанором, — бабка кивнула на Веру, — поздравила, и теперь скажу — сердце радуется. Хорошо мирятся, благослови их бог…

Ну, в доме, кажется, уже порядок, шепелявый старушкин говорок разогнал тягостное молчание, как ветер тину с пруда.

А что поделывает жених на улице? Вышел, а в воротах соседка Тасия кричит:

— Тудораш, золотко, подойди сюда — и закашлялась. — Ох, голос отнялся, не дозовешься… Мэй, ну и собака у вас… кхе-кхе!

Тудор подумал, не позвать ли бабку — старухам проще договориться, — но спрыгнул с крыльца:

— Пошла вон! — цыкнул на собаку. — Что вам, тетя? Может, водички дать, а?

— Какая водичка! — Соседка возмутилась: за ней же посылали, не явилась незваной. — Стопочку ставь! Знаю я тебя, шалопут… Дай сначала поздравлю… Ну, ладно. Отдашь бабушке эти свечи, тут и комочек воска, и скажи, свечки я посчитала, здесь шестьдесят восемь… нет, должно быть шестьдесят, вот, возвращаю, в этой бумаге.

— Так, может, позвать бабушку?

— Мэ-эй! Зачем мне твоя бабушка? — Она подмигнула, обнажив желтоватые стертые зубы. — Знаю, что у вас там… не тревожь… А тебе скажу — будьте здоровы, детки!

Тудора вывела из себя ее ухмылка.

— Спасибо на добром слове… Зачем столько свечек?

— Для Кручяну попросили наделать, через твою тетю, она принесла воск, шепнула, что у вас сговор сегодня. А того… упокой, господь, душу раба твоего… его завтра похоронят, сынок. Так он меня напужал раз, озорник! Иду я с соломой, взяла охапку со скирды, возле птицефермы… и вдруг огонь! Нет, сначала дымом накрыло, как тучей — ух, как я кашляла! «Спасите, кричу, пожар!» И домой со всех ног. Дура, нет бы бросить, так жалко веревки, обвязала ею солому, а это поводок был от Муси, козы моей. Все Георге, он сторожем там сидел, демон, и сзади подкрался. Чирк спичкой! — мол, гори, ворюга… на меня он так… А что я ему? Одна, беззащитная, даже без пенсии, только коза Муська у меня. Ну, и прокляла его, Георге-то, страшными словами прокляла. А потом простила и бога молила за его здравие… Я же заболела тогда, после пожара, ой как прихватило… Пошла к Онисиму, пономарю, за молитвой, так мы познакомились получше и вот, видишь, приглянулись… понравились друг другу. А твоя тетя Вера правильно на него заявила… ведь нашли у него тычки, у Кручяну? Нашли, а как же. Зачем тогда он меня поджег? И солома-то гнилая была, завалящая. Если хочешь знать — дело-то прошлое, — я сама Вере про него сказала. А теперь вот свечи для него принесла… и простила: если бы не Кручяну, не видать бы мне счастья с Онисимом на старости лет.

— Тетя Вера?.. Так это она заявила?

— А ты не знал, сынок? Мы с ней ночью видели, как он шел и тычкам кланялся. Теперь бог Ирину услышал, разрешение-то хоронить прислали, а свечек вот, видишь, не оказалось.

Старуха поманила Тудора пальцем и шепнула на ухо, как великую тайну:

— Хорошо быть женатым, Тудорикэ! Полжизни маялась, все — сказала, хватит, набедовалась! Знаешь, милок, одной ладошкой не хлопнешь, одной ногой не пойдешь…

«Совсем спятила, старая?» Стоя со свечами в руках, Тудор слушал про огонь… любовь и тычки! Ишь ты, счастье на пенсии. Да она всю жизнь таскала за собой на поводке козу, а в колхозе дня не поработала. Вечно Тасия подыскивала какую-нибудь молодую парочку, чтобы пришли жить в ее развалюшку, присмотрели за ней в старости, а заодно и за ее чесоточной козой. А теперь, смотри-ка, в белой юбке с кружевами по подолу!

— Дяде Никанору скажи — пусть зайдет. Онисим сегодня вернется. Вчера голубцы сварила, держу их тепленькими в одеяле, и мамалыжка ждет, под перину положила. Поговорю с Онисимом — Кручяну все ж таки христианин был, пусть хоть пару псалмов почитает ему у изголовья…

Бабка болтала, как сорока, и Тудор не заметил, как она уковыляла домой. Ему вспомнилось… Да, он то ли в третьем классе был, то ли в пятом… ох, как давно! Старая Тасия — она уже тогда была старой, — выбежала в сумерках из переулка — и к нему, Тудору: «Не видел? Коза у меня пропала… бегаю, ищу, с ног сбилась — брюхо у нее вздулось, напасть такая! Кукурузы с полведра съела, сдохнет, несчастная…» — И в плач. А тут из-за живой изгороди: «Е-е-ехе-хе!» — мигом слезы высохли, просияла: «Муся! А-а, Мусенька?.. Иди, иди, не мучай мамку». Пошли тут нежности… и пылища столбом: бабка носила чуни из козьей шерсти; громадные, как пушистые щенята, они вечно волочились за ней по дороге, вздымая клубы пыли…