Василе Василаке - Пастораль с лебедем
- Название:Пастораль с лебедем
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Художественная литература
- Год:1989
- Город:Москва
- ISBN:5-280-00587-8
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Василе Василаке - Пастораль с лебедем краткое содержание
Пастораль с лебедем - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Тудор смахнул ладонью капельки пота со лба.
— Так я поступил бы на твоем месте, дядя. Обидно за Кручяну, понимаешь?
— Слушай, стукнуть тебя? — взорвался Никанор. — Что ты мелешь?
— Не кричи, Никанор, — сказала Зиновия, — пусть поговорит.
— Погоди, дядя, правду послушать не вредно. Вот копаешь ты свои ямы, захотелось курить. Правильно? Бросаешь лопату и бежишь навстречу Кручяну, а он видит дорогого и любимого соседа и начинает трястись, но не от радости коленки дрожат — ему противно тебя видеть! Что получается? Ты, дядя, порядочный колхозник, передовой бригадир, а Кручяну тебя на дух не переносит. Почему? Потому что помнит, как ты вместе с другими поднял на правлении руку «за!» — и отпихнул человека, выбросил за дверь, как нашкодившего кота. Ты в президиуме, за столом с красной скатертью и графином, а он… Сколько лет вы за ним отсиживались, как за каменной стеной: надо выступить — Георге, разоблачить — Кручяну справится!.. И вдруг — получай, Георге, под зад колонкой. Выходит, дядя, твоя порядочность показушная… Пыхтел в огороде, а что с соседом творилось, тебе наплевать!
— Между прочим, он дом построил на колхозной земле без разрешения, — буркнул Никанор.
— Вот-вот, в чужом глазу соринка, а в своем бревно… И после всего идешь за сигареткой… Увидел Георге правленца Бостана, и ноги у него подкосились от ярости, присел под куст, но легче не стало — сердце колотится, в глазах муть голубая. И стал из последних сил проклинать тебя и других прилипал: «Пусть вашим надгробьем станет тычка, а души вьются по ней стеблями фасоли, под солнцем и ливнями! Корнями пусть высосут они ваше сердце и колышутся под ветрами, ничейные, заброшенные ниточки-стручки… И с краю, как на школьной делянке, пусть прибьют табличку: «Некого здесь жалеть! Ибо похоронены трусливые, подлые сыновья этой земли, а достойные дети села Бычий Глаз погибли в чистом поле, пожрали их войны, бедствия, голод. Они не сидели сложа руки, дела искали и умирали в делах своих!..»
Вдруг у дверей послышалось странное шипение, будто водой плеснули на раскаленную плиту. Это старуха Зиновия зашептала по-знахарски, дико озираясь, — казалось, земля вспыхнула у нее под ногами:
— Спасите-помогите, отцы-праотцы всеблагие!.. От листа иссохнет дерево, усопшие изведут живых, сын отречется от матери…
Забормотала и засеменила по комнате, пришептывая что-то под нос.
«Что это с ней? «Спасите, всеблагие…» — пронеслось в голове у Ферапонта. — Про крыс вспомнила?»
Никанор оперся локтями о стол: «Ну, жених, держись, такого ты и в Индонезии не видывал!»
Старушка поплевала в темные уголки за печкой, закряхтела:
— Тьфу на тебя, сгинь, нечестивец…
Вера по-своему поняла ее шарканье: «Молодец, мама, это же дух Кручяну! Гони его прочь, пока не испортил все окончательно».
Мара тоже не удивилась: «Ага, она разлучницу гонит, соперницу моей Динуцы!.. Потому и не было у нас ладу в сговоре».
Старушка притоптывала на одном месте:
— Тьфу, тьфу, эй ты, тень от плетня, тьфу, хлябь из тверди, луч ночной, звук немой, эй ты, глиняный ошметок, явись пред образа, плетеная лоза, ненагрыза, дух шипучий, мох колючий… Эй ты, грех несусветный, а ну-ка… ух! — рубанула воздух рукой и скороговоркой выпалила: — Сгинь-пропади с глаз долой вечерней порой, скверна мерзопакостная! В угол забился, в пыль обратился, в щели сокрылся, веником тебя вымету, из-под стрехи тебя выгоню, из дымохода выкурю… Метишь в небо, а тычешь в болото, пузырь из трясины, гниль из низины… — Трижды махнула, что-то отгоняя от лица, и заговорила громче: — Помогите, всемогущие, подайте голос, отгоните мерзость-пролазу, отгоните быстрее вихоря и луча рассветного, прытче помысла материнского разбейте козни лукавые, под личиной огня во тьме, доброго совета в ночи. Криком кричите, воплем вопите!.. А ты, злыдарь, бойся-страшись, вижу тебя, слышу тебя, нечистый, скорбь телесная, морок обманчивый, из мрачных глубин исходишь, столикий и косматый, шепчешь немому-болезному, выродок ты безродный, немочь неисцелимая… С лучом рассветным — бутон, под вечер — сохлый будыльник, с полуночи идешь ветром-вьюгою, с полудня — ливень-ливнем, с востока — звериным посвистом, с захода, из расселины-крутояра — тьмою египетской. Ногой за ногу заплетаешься, об себя спотыкаешься, помет свой ешь!.. Не назову именем, а то смелости наберешься… Ух, скверна, изыди, кромешный! Много нас во свете дня, а тебе, князь тьмы, дух межи-перепутья, распорем сердце ржавым ножом, солнце выпьет твою кровь… Чур, чур, сгинь, блазной, сгиньте, ссоры да розни, свары да козни! Георге с нами, не твоя добыча! — закатив глаза, крикнула, будто кто душил ее: — Огня дайте, скорей, подожгу его с хвоста!.. — и по-военному четко скомандовала: — Гоните прочь — смотрите, висит распятый на среднем окне!
Все обернулись и ахнули: Тасия, жена Онисима, в белой юбке с кружевами по подолу, поднявшись на цыпочки, стояла у окошка в свете заходящего солнца и глазела на них с любопытством, как, бывает, мы разглядываем диковинных рыбок в аквариуме…
15
Тудор рванулся к двери, но не за спичками, чтобы подпалить хвостатого князя тьмы, а в сени, во двор — отогнать зеваку. Зиновия, как ни в чем не бывало, окликнула его:
— Далеко собрался, Тудор, внучек?
— Душно тут у вас… — брезгливо скривился он.
— Погоди, Тудораш, сядь, — остановила его бабка. — Простите, сват и сватья, не знала я, что затеяли наши дети. Сейчас вернусь… Динуца, ты подожди, я быстро. Пригласила тебя как внучку свою, теперь меня слушайся.
Зиновия прикрыла дверь в комнату, чтобы пройти в каса маре. Через минуту опять захлопали дверные створки, — казалось, они только и знают, что биться друг о дружку, — и она появилась на пороге с патефоном в руках.
— Про музыку забыли! Жених сказал — вот вам моя свадьба, а кто поверит, что свадьба, если нет музыки?
Сгребла в кучу тарелки, поставила коробку с патефоном на стол, провела рукой по крышке. Над столом паутиной повисло ее молчание, по углам комнаты осели сумерки. Вечерело…
Старуха не гневалась, нет, ровно и монотонно сыпала словами с высоты своих восьмидесяти четырех лет:
— Я бы Диане сказала, если захочет послушать, как старая женщина молодой…
Тудор вскинулся, но Диана взглядом его остановила. Ее мать облегченно вздохнула и одернула кофточку. Хозяйка дома, Василица, сидела, уставившись глазами в пол, за что Зиновия всегда ее ругала: «Опять в золе картошку печешь!» Только сейчас костром полыхало ее лицо, левая щека — пламя, правая — уголья…
— Ты, Динуца… Можно по-старому тебя назову, сестрой? Ну, сестрица Диана, скоро станет одной матерью больше на земле. Ты только примериваешься, что оно будет да как, а мы сидим тут, четверо матерей, и не можем тебе совета дать. Почему? Твой нареченный нас точно крышкой прихлопнул: кипите в своем казане и носа не высовывайте. Наша жизнь — она наша, говорит, — мы одних себя почитаем, и детей тому же научим. Скажу тебе, сестра, как у волков заведено… Они до третьего поколения чуют родню, и не через молоко, нет — по запаху волчицы! Знаешь как она детенышей выхаживает? Отрыгнет пищу из нутра своего и кормит… Но то у волков, детка, а людям надо хоть чуточку иначе! Ты не просто мама, ты за все отвечаешь. Вижу я, старая волчица, — на мужчину мало надежды. Где он, мужчина? То ли бродит где-то, то ли как волк в капкане воет… Или болтается на ветру пустая его шкура! А мы здесь, в доме, в поле, на ферме тоскуем по нему… — И старушка проговорила, сдвинув брови: — Боже всемогущий, разрази меня громом-молнией, не обращай гнев свой праведный на юных матерей!..
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: