Василе Василаке - Пастораль с лебедем

Чем дальше, находок все больше. Вон противогаз, а у того камня обрывок маскировочной плащ-палатки, весь в травяных пятнах-разводах. Кому же достанется добро? Само собой, тому, у кого на пузе болтается «Гот мит унс»!

Тут кто-то заверещал от восторга: на дне глубокого рва валялись три винтовки, уйма рассыпанных патронов и связка гранат. Винтовки, как водится, расхватали мальчишки постарше и порешительней. А Прикоп тоже не лыком шит, решил отобрать одну, схватил гранаты и давай с гиканьем крутить над головой, как пастух кнутом. Может, это вечная уловка всех беспомощных и слабых? Не одолеть силой, так хоть запугать до полусмерти…

Дети кинулись врассыпную, Прикоп за ними. Напялил на голову балахон из немецкого брезента, ни дать ни взять — пугало огородное. Тут пацаны вконец струхнули и завизжали: «Спасите, убивают!»

А тетя Наталица — много с нее возьмешь, бабий ум! — чуть померещилось, тут же выложила:

— Ой, детки, немец всех порешит!

Над полем, в белом от зноя воздухе, струился белый шорох ковыля. Предвещал что-то? Ш-ш-ш-ш-шу… ш-ш-ш-шу-у-у…

И снова забеспокоилась Наталица:

— Воды! Дайте пить кто-нибудь, женщине плохо…

Откуда здесь, на взгорье, вода? И сама тетя Наталица на себя не похожа, обычно рассудительная и здравая, грозит кулаками небесам, клянет солнце:

— Ах ты, сатана немилая! Чтоб тебе лопнуть, как стручку поганому! Палит и палит, живьем изжарит. Все с ума посходили, а чокнутого взяли заводилой… — И просит жалобно: — Капельку водички, будьте добрые…

И люди увидели — будто в припадке, катается по земле у ее ног женщина. Притихла даже старушка Мэфтуляса. Но эта женщина… Отчего она упала как подкошенная — от солнца, или от падучей болезни, или от проклятий тети Наталицы? Бьется в судорогах, как подбитая птица, цепляется за траву, зубами ее раздирает.

— Чтоб тебя разнесло, черным пеплом развеяло!..

А ковылю до нее и дела нет, знай себе посвистывает, как косарь. И песенка чудная, ни о чем, словно наплевать ему на весь белый свет! Откуда он набрался такого, у солнца выучился? Но тогда чего они хотят, и солнце, и ковыль, — вразумить людей? Мол, судили вы тут, рядили, а к чему пришли?..

И в самом деле, вон Прикоп… обмотался куском брезента и трусит по жнивью к виноградникам Бутнэреску, а дети… О-го-го, теперь и дети со взрослыми несутся за дурачком, орут и улюлюкают. Он и сам уж не рад, дико завыл от страха, гранаты бьются о простреленный котелок на шее, бренчат, как пустые жестянки.

Тех, кто остался на холме, оторопь взяла — не вяжутся концы с концами, хоть убей. Полдня толкутся они возле покойного. Но почему заплакала вдруг женщина? Испугалась мертвого тела? Или того сумасшедшего, что бегает по полю?

А Прикоп опять осмелел, размахивает трофеями, настоящий ганс в пятнистой плащ-палатке, в зеленой каске с противогазом, болотное пучеглазое чудище. Того и гляди громыхнет, и все разом, умные с глупыми вперемешку, взлетят к небу окровавленным месивом.

— Арги-и-ир! На кого ты меня покидаешь!..

Постойте… Это еще что значит: «Аргир, на кого меня покидаешь?»

Ах, вот почему змеится по склону ковыль, хохочет на гребне горы. Будто саван над плачем, белый ковыльный смех! Вам не слышится в нем издевка? На лице женщины тоже что-то белеет.

— Это кто ж такая, фа?

— Которая плачет? Откуда я знаю, не видишь, что ли, платком закрылась!

— Может, немочная какая, припадок?

— Да помогите ей подняться.

— Арги-и-ир!.. Возьми меня с собой! Нету без тебя жизни…

— Ишь как скрутило…

Тут и пополз шепоток:

— Так это Аргир, сын Касьяна?

— А ты не поняла — она его полюбовница!

— Ну и ну, краля…

— Бросьте вы городить, солнцем голову напекло.

— Куда там солнце, кума дорогая. Вот муж ей задаст, припечет палкой. Это же Анна-Мария, жена Митрикэ.

— А корчила из себя, бесстыжая!

— Ага, недотрога, знаем мы таких, шуры-муры по ночам…

— А-а, жена Гебана, Анна-Мария?

Я, пацаненок, стоял разинув рот и глотал их слова: «Анна-Мария, Анна-Мария…»

Дом Гебанов третий от дома тети Софронии Ерете, про Анну-Марию известно, что два года живет соломенной вдовой, муж не вернулся в июне сорокового, когда Прут стал границей. Почему не вернулся? Да кто его разберет… Служил в армии у Карла II, «короля всех румынов», и тот предложил бессарабцам остаться. Все почти отправились по домам, а Митруцэ Гебан не пришел. Верность жены решил испытать, или сманил его король капральскими лычками?

А жена, нате вам: «Арги-и-ир, любимый, не покидай меня!» Вроде уважаемая женщина, выстрадала свою вдовью участь, ждала достойно, на виду у сельчан — и полюбуйтесь, слезами исходит от любви к другому, да еще к цыгану! Зовет его просто по имени и молит: «Родимый, возьми с собой, жизни без тебя нет…»

Тетя Наталица распалилась, командует вовсю. Видно, так уж мир устроен: женщине делами заправлять, а мужчине исполнять. Правда, редко кто это в толк возьмет и разглядит, разве что на похоронах да на свадьбах, тут женщинам никто не станет перечить. Вот и сейчас:

— Пошевеливайтесь вы! — замахала руками Наталица. — Бегите в кукурузное поле Бутнэреску! Дался им этот сумасшедший, пусть оставят его в покое. Чего на меня-то уставились? Туда, скорей, а то беды не миновать. Ох, все мы сегодня умом тронулись…

Вот те раз, «умом тронулись». Выходит, впустую вся нынешняя беготня и говорильня? Хотя посудите сами: сгрудиться вокруг мертвого и трепать языками о его любви — разве это по-божески?

А в поле люди окружили Прикопа. Ну и красавчик! Вместо его дурашливой физиономии таращится резиновое рыло противогаза, пуп сверкает медной бляхой с «Гот мит унс». Но никого этим уже не проведешь: обступили, заломили руки, отобрали гранаты — чего доброго, шарахнет железными погремушками…

Потом я иногда думал: что заставило тетю Наталицу отсылать мужчин в кукурузное поле? Почему стала грозить солнцу, перебивать шушуканье, отвлекла всех от Анны-Марии, глядя в сторону жнивья, где гонялись за Прикопом? Верно, чутье ей подсказало: плачет женщина по любимому, так оставьте, не мешайте, дайте выплакаться… Или смутила змеиная усмешка ковыля: «Вот, милейшие, как вы живете. Ах, великие праведники! Кто мне растолкует, кем приходится Анна-Мария этому цыгану? Ну, скосил он ей пшеницу прошлым летом, было дело… И поэтому женщина рыдает, да? Ай-яй-яй, лучшего косаря не сыскать! А весной подрезал виноградник? Как же, как же… Или защемило сердце, ласки грешные вспомнились? Скажете, по глупости плачет, жалость бабья одолела? А как быть с этим: «Любимый, возьми меня с собой»? Ведь не сегодня завтра явится из-за Прута законный ее супруг, Митруцэ Гебан, взгреет, и поделом: «Стерва! Ты что же, выбрала меня, чтобы променять на плюгавого цыгана? Хорошо мужа своего ценишь! Вздернуть тебя, суку, мало…»