Василе Василаке - Пастораль с лебедем

Жена пустилась перечислять племянников, невесток, внучек, зятьев, и оказалось, что Игнат и Алексе, Настика, Ион, Ифтений Кручяну… одиннадцать насчитала — все они ей ближе родней приходятся, чем самому Георге. А другие родственники, дальние, двадцать три человека — из одного колена с Георге.

Был вначале один какой-то Кручяну, а теперь вон их сколько по трем селам, будто от одной лозы разросся виноградник по всей долине. Говорят, самого первого их прародителя звали Хынку, а не Кручяну. Там, где лежали его поля, поныне одна гора носит его имя, Хынку. По слухам, такой же норовистый был мужик, беспощадный, как Георге, точно возродился заново в своем далеком наследнике, объявился на земле через сотни лет, чертово семя…

Рассказывают, в давние времена, когда напали на Молдавию турки, государь струсил, склонил к земле знамена и святые хоругви, упал на колени, стал молить о пощаде. Прослышал ретивый Хынку, что Водэ сдался и бросил страну на разграбление, — эх, как он взъярился! Волосы дыбом вставали от его богохульных слов — святым крестом распятья ругался. Накинулся на государя со страшной бранью, отчихвостил и увел за собой часть войска. Дескать, какой из тебя государь, если отдаешь родную землю на поругание, мать твою трижды крестом накрест!.. Пошел сам и посланцев своих разослал по селам скликать народ: «Не подчинимся ни Водэ, ни туркам, кто смел — за мною! Двинем из лесов на ворога, а вместо крестов готовьте пики, рогатины и палицы…»

После того похода и пристало к Хынку прозвище — Кручяну [16], а потом и вовсе прилипло, стал он сам писать прозвище вместо фамилии. Осталась от прежнего лишь гора Хынку да строка в летописи: «Водэ вря, да Хынку ба», что значит «Водэ согласен, а Хынку нет»…

— Ух ты! — Жених подпрыгнул на стуле как мальчишка. — Неужто в летопись записано?

— Опомнись, Тудор, за столом сидишь, — одернула его мать.

— Ага! — торжествующе воскликнул сын. — Теперь понятно, почему он вас обозвал дураками. Ха-ха, ясно, как божий день! Потому и убрался на выселки, чтобы не видеть вас — подальше от всех этих Кручяну и не Кручяну, и… — он покосился на дядю, — от всяких друзей и умных соседей. Отрезал — «Дураки!», плюнул и ушел, как тот Хынку.

Можно подумать, сватовство закончено и осталось лишь поболтать по-семейному — городи, что вздумается, простят. Ликует жених, будто новым родственником обзавелся, поднял стакан:

— Ну, будем здоровы! Целую ручку… для начала вам, бабуся… — Он склонился к Зиновии, разулыбался будущему тестю и теще: — И вам здоровья, дорогие отец и мама…

До чего медовый голосок, уж так мягко стелет!

— Вы тоже будьте крепки — ты, мама, и ты, дядя Никанор, и тетушка… Все в порядке! Главное — здоровье. Да угощайтесь, прошу, — и в голосе прорвалась насмешка. — Вы, вижу, забыли, как он всех вас послал? Ну, не то чтобы послал, а сказал в лицо целому селу… Сказал, что думал: «Дураки!» Это было… Постойте, в пятьдесят восьмом или пятьдесят девятом? Черт, забыл уже, по-моему, я в седьмом учился. Да, точно, еще учительница пришла на собрание, уговаривала родителей, кто не хотел пускать детей в восьмой класс…

Никанор спохватился:

— Что ты мелешь, племянничек?

Тут и тесть вмешался:

— Как это, «дураки»? Кого ты имеешь в виду, Тудорел?

Словно холодком потянуло по комнате, все съежились, как от предутреннего озноба.

— Забыли, да? — не унимался жених. — «Ах вы балбесы!» — Георге кричал. На общем собрании, как сейчас помню, выскочил он на сцену: «Дурни вы темные, Хэрбэлэу вас гонит, как стадо баранов, а вы и рады-радехоньки, трясетесь следом и блеете «ура!».

Лица гостей… Эх, парень, словом можно хлестнуть больнее, чем кнутом со свинчаткой. Тебе, видно, и с человеком разделаться недолго — пожалел, что родного дядю не превратили в бифштекс! Когда Кручяну дураками нас обозвал? Да в глаза бы ему плюнули!

— Приснилось тебе? — сказал Никанор. — Или книжек на ночь начитался?.

Другие догадались: жених лишнего хлебнул. Мы мирно беседуем, а он одному подливает, другому, чокается, предлагает выпить, у самого стакан то и дело пустеет и в глазах чертики скачут. Шоферская братия и не такому научит, за баранкой не пьют, зато после смены… Подумаешь, образования у нас нет! А все же не с завязанными глазами живем. Ах, он спец по моторам? И гулял со скафандрой по океану? Ничего, не так уж давно молоко на губах пообсохло и неизвестно, что бы из него вышло, не наживи мы своих мозолей.

Впрочем, никто из себя словечка не выдавил, опять помолчали, посопели, вот и вся отповедь. Только Мара нашлась.

— Мой муженек в одно время тоже загорелся — переберемся на окраину, вслед за Кручяну. И я говорю: молодец Георге, заполучил сорок соток на выселках, построит дом и заживет барином. Решили мы свой домишко продать, думаем: там и воздух чистый, и скотине простор. Никто глаза не мозолит, ферма под боком, глядишь, сенца корове подкосил, в поле кочаном-другим разживешься… А от нас вверх, выше кооператива, я ж говорила — живой курицы не найдешь, всех машинами подавили. Но Ферапонт неделю помозговал и решил: подождем. Вдруг, говорит, все наши соседи захотят на выселки? Как они съедут, мы сразу станем окраиной. Правильно я говорю?

Ферапонт молча кивнул. Но жениха не собьешь — нечего зубы заговаривать!

— Это неважно, мама, — оборвал он тещу, — Кручяну видней, зачем он переехал… Дядя, тебя тогда, по-моему, в президиум выбрали, помнишь? Со мной рядом сидели учительницы, шептались: «Хэрбэлэу сегодня полетит с треском». Анна Максимовна, математичка, меня в бок толкнула: «Какой у тебя дядя важный, будто сроду по президиумам…» Да, я тогда в восьмой класс перешел…

— А-а, вот оно что, — хлопнул себя по лбу Никанор, — ты про Хэрбэлэу говоришь? Наше горе-председатель, который застрелил козу бабушки Сафты…

— Помните, сват, как он кричал: «Классовые враги атакуют!» — засмеялся отец невесты.

Женщины облегченно вздохнули, задвигали стульями. Ну конечно, Тудор никого не хотел оскорбить, когда выпалил, будто Кручяну обозвал их на собрании безмозглыми баранами.

Если уж на то пошло, найдутся и поглупее, хоть тот же Хэрбэлэу. Слышит ночью стук у себя на крыльце — тук-тук-тук! — шмыг впотьмах из кровати и трясется за занавеской. Под дверью опять — тук-тук-тук… Ага, кто-то ходит по крыльцу. Подозрительно! Забился в угол, притаился: «Пусть теперь целятся, живьем не дамся. Председатель у всех на виду, пришли лесные братья на расправу». И на четвереньках под окнами тихо ползет в сени, там на гвозде старое ружьишко, сейчас он их уложит на месте. Пока заряжает, во дворе собака лаем исходит, а на крыльце будто черти чехарду затеяли: тук-тук-тук!!!

Ясно, враги пробрались мимо свирепой овчарки, хотят испытать стойкость председателя. И тот не осрамился, показал себя — разрядил медвежьи жаканы прямо в старую козу бабки Сафты; та, горемычная, заблудилась впотьмах в чужом дворе…