Алексей Комаров - Рассказы старого лешего

— А черт ее знает, где у нее левая сторона, — пытается оправдаться доктор.

Тогда я даю ему совет: «Вы станьте перед ней, и где будет ваша правая рука, напротив будет ее левое плечо».

— Ну знаете… Я еще хочу пожить на свете… чтобы я встал перед лошадью? Нет, увольте!

После всяких советов и уговоров он наконец взбирается на лошадь.

Лошади, как известно, прекрасно чувствуют седока. Лошадка начинает вертеться, кружиться — и ни с места, а применить плетку доктор не решался — она сейчас же подымалась на дыбы.

Кончается эта комедия тем, что доктор слезает с лошади и, чертыхаясь и ругая ее, отправляется пешком. Придет солдат-башкирин, сядет — и лошадка шелковая.

Среди ясного дня набежала туча и полил проливной дождь, а за ним — град, да ведь какой! Чуть что не с куриное яйцо!

Перед нашим домом на поляне стояли дружинные лошади. Они были привязаны к коновязи, и когда их начал бить град, стали рваться и прыгать. Несколько лошадей оторвались и принялись носиться по поляне, ища спасения. С нашей крыши слетел голубь и тут же упал, убитый градиной.

Полковника Талоцкого сняли, а на его место приехал другой. По-видимому, на него кто-то донес. Слишком откровенно полковник признавался, что он терпеть не может военщины, что он мирный человек и любит заниматься мирными делами. Вот его и сняли и доставили ему удовольствие заниматься мирными занятиями на скудную пенсию.

И вот мы уже катим в коляске с полковником на станцию Джульфа и опять переезжаем Аракс, и опять нас никто не осматривает, никто не спрашивает документы, как будто и нет границы между Персией и Россией.

Времена были патриархальные.

В один прекрасный, солнечный день Анатолий, Катюша и я на нашей «Антилопе-Гну» покатили в Тбилиси за покупками и по военным делам.

На улице города мы столкнулись с телегой, запряженной буйволами, и наш шофер долго и яростно ругался. На базарной площади я с интересом рассматривал продавцов мацони, фруктов, шашлыка, вареных яиц и прочих деликатесов. В закоулочке между домами приютился фотограф. На полотне в рост человека изображен всадник, одетый в черкеску, с обнаженной саблей, верхом на коне. Вид самый геройский. Вместо головы у него прорезана дыра. Желающий сняться, чтобы поразить своих односельчан, просовывает свою физиономию в эту дыру, и фотограф щелкает лихого всадника, размахивающего саблей. Через десять минут карточка готова.

В эти десять минут герой может выпить фруктового сока, съесть шашлык или плов или сыграть в веревочку. Меня заинтересовала палатка, в которой продавался фруктовый сок. В ней сидел старый армянин с громадным нависшим носом, сплошь заросший волосами. Казалось, из густых дебрей выглядывал не нос, а какой-то очень любопытный зверь. Сбоку палатки висела дощечка, на которой было написано: «Если хочешь сил моральных и физических сберечь — пейте соков натуральных, развивайте грудь и плечь». Старый армянин не мог служить хорошей рекламой натуральных соков — весь скрюченный, он напоминал какую-то мохнатую гусеницу.

Мы зашли в большой продовольственный магазин. Хозяин с приветливой улыбкой и с грузинским акцентом угощает нас: «Кушай, пожалуйста, кушай! Изюм кушай, кишмиша кушай! Все кушай, пробуй, я с тебя денег не прошу, пробуй! Вот балык, пробуй! Большой осетр из река Кура. Смотри, какой свежий, сегодня коптили». И хозяин отрезает кусок балыка и подает на ноже. Пробуй!

«Хороший балык — купишь, нехороший — не покупай!» Поневоле купишь у такого продавца, и мы покупали и балыка, и кефали, и сыра, и фруктов.

Я долго работал в журнале «Светлячок». Потом появился «Путеводный огонек», а в советское время «Мурзилка». Редактором этих журналов был Александр Александрович Федоров-Давыдов. Всегда одетый в черный сюртук, с большим черным галстуком-пластроном, он сидел в своем кабинете за большим письменным столом. И стол, и шкафы по стенам, и пол около его кресла — все было завалено книгами. Невозможно было понять, как он мог в таком хаосе найти нужную книгу, но он совершенно спокойно и уверенно доставал все, что ему было нужно, и уверял, что это не хаос, а как раз тот порядок, в котором только и можно работать. На столе у него всегда горела свечка, от которой он закуривал иногда свою папиросу или подогревал чуть-чуть чайную ложечку с опием. Он поминутно вливал себе в нос наркотик и курил без передышки, зажигая одну папиросу от другой. Длинные прямые волосы падали ему на лоб. В черном сюртуке, бледный, с длинными волосами, с тихим глуховатым голосом, с большими грустными глазами и доброй, тоже грустной улыбкой, он мне всегда казался вышедшим из романов Диккенса. Он всегда радовался моим рисункам и хвалил их, и мы сразу понимали и дополняли друг друга. Кабинет Александра Александровича находился в квартире издателя, и надо было пройти редакцию, чтобы попасть в него. В редакции сидели девушки-сотрудницы и ходила издательница журнала мадам, кажется, Гилбрехт. Она всегда была шикарно одета и звенела браслетами. Жгучая брюнетка, блестя бриллиантами, она производила впечатление, и я, тогда еще робкий юноша, спешил поскорее в кабинет Александра Александровича. Как-то я пришел к нему с ячменем на глазу. Это был мой первый ячмень, а благодаря Александру Александровичу и последний. «Стойте, стойте, да, никак, у вас ячмень? Я его сейчас заговорю, и у вас никогда больше не будет ячменя. Слышите? Никогда!» Александр Александрович пошептал что-то над моим глазом, приложил свое кольцо и сказал: «Вот и все!» Через день у меня уже не было никакого ячменя, и вот я прожил долгую жизнь — и никогда больше у меня ячменей не было. Что это? Случайно?

Но вот отгремела революция, все переменилось, перевернулось, но Александр Александрович все так же сидит согнувшись в своем кресле, все так же из ложечки вливает себе в нос, все так же улыбается доброй улыбкой. Мы с Анатолием иногда приходим к нему, приносим с собой немного дров и картошки. Затапливаем у него камин, печем картошку и ведем тихие разговоры. «Светлячок» и «Путеводный огонек» умерли, «Мурзилка» еще не родился. Я в это время стал работать в советских издательствах с Николаем Андреевичем Андреевым, с Демьяном Бедным. Познакомился через Александра Александровича с художницей Соборовой, и с ней и еще с каким-то латышом расписывали агитпоезд. Писали гигантские плакаты и лозунги. Нам за это давали что-то пожевать. По вечерам иногда собирались у Соборовой и в обществе Александра Александровича пили чай с сахарином и лепешками из отрубей.