Алексей Комаров - Рассказы старого лешего

— Боже мой, у меня одна только соска, как я накормлю Петю! Ради Бога, отнимите ее у сороки!

Ребята принесли лестницу и залезли на крышу. Но сорока была хитра. Она очень близко подпускала к себе преследователя, и в тот момент, когда, казалось, можно будет дотянуться до соски, сорока отпрыгивала, держа соску в клюве, и отлетала дальше. Долго продолжалась погоня, и, видимо насладившись игрой и достаточно помучив ребят, сорока соску бросила, но она была уже разорвана.

А как сороки любили дразнить собаку!

Обычно они выбирали момент, когда собака мирно дремала, растянувшись на солнышке. Тут действовали обе сороки. Они бочком подходили к собаке, одна спереди, другая сзади. Собака, чуть приоткрыв глаза, следила за сорокой, которая была перед ней, у головы. В это время задняя сорока подскакивала ближе и сильно дергала собаку за мохнатый хвост. Собака взвивалась и со страшным лаем бросалась на обидчицу. Сороки моментально взлетали на высокий сучок и с наслаждением смотрели на выходившую из себя собаку. Наконец, успокоившись, собака ложилась снова. Выждав некоторое время, сороки снова повторяли свою забаву, и так до тех пор, пока собака не догадывалась уйти на другое место.

Сороки, летая на свободе, к концу лета стали понемногу дичать, к себе близко уже не подпускали, а глубокой осенью улетели совсем.

Как память о них остались наброски, рисунки, которые были использованы потом для картин и иллюстраций книг.

Собаки бросились к калитке. За воротами стояли ребята и что-то держали за пазухой.

— Вам что, ребята?

— Нам сказали, что вы всяких животных берете, не возьмете ли грачонка? Мы его на земле нашли, наверно, из гнезда выпал, а где гнездо, мы не знаем. Только он очень маленький, наверно, его трудно выкормить.

— Дедушка, возьми, возьми его, мы поможем его кормить, — теребили Алексея Никаноровича внучки, подбежавшие к калитке.

— Да, жалко птенчика, ну что же, попробуем заняться воспитанием, — сказал дедушка, принимая от ребят почти голого, неоперившегося птенца.

Грачонка посадили в ящичек, наполненный сеном. Он опустил голову и изредка вздрагивал.

— Ему холодно, он озяб, — заявила Мариша. — Я его погрею. — Она взяла его в руки и своим дыханием старалась согреть его.

И правда, грачонок поднял головку и открыл рот.

— Вот видишь, видишь, он есть просит, что ему дать?

— Попробуй дать ему хлеба, только намочи его в молоке, — сказал дедушка.

Девочки накрошили в молоко хлеб и стали совать грачонку в рот, но птенец мотал головой и отворачивался.

— А попробуйте накопать дождевых червей, может, он лучше их возьмет, — посоветовал Алексей Никанорович, наблюдая за кормлением птенца.

Но не сразу и червей стал глотать грачонок. Сначала ему насильно открывали рот и всовывали червячка, и, если червяк не глубоко попадал ему в рот, он его выплевывал. Через день-два грачонок освоился: он с криком разевал рот, если к нему подходили, и глотал и червей, и моченый хлеб, но требовал, чтобы еду просовывали ему глубоко в глотку, иначе он мотал головой и выбрасывал ее.

Птенец скоро подрос, оперился, стал выскакивать из ящика и с криком преследовал людей, прося есть. Он жил на свободе, разгуливая по саду возле дачи, и с возрастом становился умнее и озорнее. Он никого не боялся, собаки его не трогали. Когда же грач, которого прозвали Кар-Кар, научился летать, то сожительство с ним стало уже мучительно. Его проказам не было конца. Надо было все убирать и прятать. Так как он был вхож в дом, он таскал из дома все, что мог унести: наперстки, ножницы, мелкие инструменты и прочее. Все это он утаскивал в кусты и прятал. Интересно то, что он прекрасно знал, что воровать нельзя. Он всегда проказил, когда его никто не видел, и всегда, недовольно каркнув, поспешно улетал, если его заставали на месте преступления. Отлетев на безопасное расстояние, он издали наблюдал, какое впечатление он произвел своим озорством.

Особенно он донимал жену художника. Она, увлекаясь садоводством, много работала в саду. Грач всегда внимательно следил за работой, и если была повешена этикетка на растении, грачу непременно нужно было ее снять. Если производилась прививка растений и место прививки заматывалось изоляционной лентой, грач старательно разматывал ее, снимал этикетку и, довольный, торопливо удалялся. Стоило только отвернуться или отойти от рабочего ящика, где были карандаши, этикетки, тетрадки, грач тут же подлетал и, что-нибудь стащив, исчезал. Он опрокидывал корзинки с ягодами или портил плоды — проклевывал дырочки на яблоках, грушах, сливах.

Но, несмотря на все его проказы, его нельзя было не любить. Он всегда откликался и прилетал по первому зову. Он сопровождал хозяев, если они уходили на прогулку, перелетая с дерева на дерево, и летел над лодкой, если они катались по реке. Он никогда не пропускал время обеда и терпеливо ждал, когда ему дадут вкусные кусочки. Обычно он сидел на спинке стула, иногда от него страшно разило луком — это значит он побывал на огороде и занимался тем, что дергал лучок, и не столько ел, сколько портил его. От еды он никогда не отказывался, и если был сыт, то лакомые кусочки брал и прятал про запас: он засовывал их в башмаки, в носок галош, под шкаф или в другие укромные места. Наевшись, грач садился кому-нибудь на плечо или на голову и пытался вытереть клюв о волосы.

Настала осень. Грачи собирались в отлет. К грачу подлетали его дикие собратья. Они клевали у него корм и звали его с собой. Но Кар-Кар не улетел. Он остался верен своим воспитателям. Пришла зима, его посадили в большую клетку, загороженную со всех сторон от ветра, и он благополучно живет до сих пор. Зимой он очень любит лакомиться мышами, которые иногда попадаются в капканчик, любит колбасу. Клетка открыта, и он выходит из нее, когда ему хочется.

Ко мне принесли маленького лисенка. Он был пойман в лесу с перебитой задней лапкой. Я взял его на руки, он сразу же вцепился мне в подбородок и укусил до крови.

Первое время он дичился. Я посадил к нему в клетку маленькую собачку. Это была собачка, не привыкшая к людям, взятая щенком от бродячей собаки, ощенившейся под сараем. Щенок отказывался от еды и стремился убежать. Лисичка и Бобочка, как мы назвали щенка, не хотели смотреть друг на друга и отвертывались. Их старались подружить, кормили из одной миски, но они ели раздельно. Лисичка, более смелая, выбирала самые лакомые кусочки, а потом уж Бобочка, когда не было людей, вылизывала остальное. Недели через две лисичка поправилась, стала наступать на ножку, привыкла к людям, стала еду брать из рук. Осмелела и Бобочка, с лисичкой подружилась, но кормить ее пришлось отдельно, так как она, более деликатная, не спорила с лисичкой, уступала ей еду, и если бы мы не давали ей отдельно, оставалась бы голодной. Бобочку из клетки выпустили, но дружба ее с лисичкой осталась. Иногда лисичку и Бобочку я брал к себе в мастерскую, и надо было видеть, какую возню и игру они поднимали. Они прятались друг от друга и гонялись со страшной силой по мастерской. Лисичка легко давала себя брать на руки и больше уже никогда не кусалась. Лисичка жила в большой клетке, где у нее стояла будочка, в которой она спала. Она очень любила лежать или на крышке будочки, свернувшись клубком, или на высокой полке, сделанной для нее в клетке. В еде она была неразборчива и ела все, что ей давали. Любила сахар, но любимой едой были мышки, которыми снабжали ее все соседи, знавшие лисичку. Как она играла с мышами! Подбрасывала высоко вверх, ловила, швыряла лапкой далеко от себя и прыгала с налета с необыкновенной грацией и проворством. Часами я мог сидеть около клетки, наблюдая за лисичкой. Сколько зарисовок я с нее сделал, как хорошо изучил все ее повадки, привычки! Она к осени хорошо оделась, сделалась пушистой, с великолепным хвостом. Единственно, что было неприятно в ней, — ее ужасная нечистоплотность. Она пачкала всюду, и особенно любила пачкать свою еду. Если она не съедала сразу всего, то обязательно мочилась в остатки. Лисичка у меня прожила три года. Однажды осенью, в то время когда начинается гон у лис и она чувствовала себя очень беспокойной и лаяла по ночам, я, выйдя утром проведать лисичку, ее не нашел. Довольно толстая сетка была разгрызена. Лисичка убежала.