Чхве Ынён - Безопасный для меня человек [litres]

В тот день мне потребовалась немалая смелость, чтобы прийти на встречу. Я не надеялась, что кто-то будет меня ждать, ведь я опоздала на час, и шел сильный дождь, но тут я увидела серый рюкзак, про который написал Конму. Я решила на всякий случай зайти в пекарню, а вы как раз собирались уходить. Я видела вас впервые, но была очень рада, а еще сильнее обрадовалась, когда узнала, что вы Конму и Наби.

Рядом с вами проявлялось все хорошее, что было внутри меня. Тогда появилась иллюзия: я стала лучше, я стала совсем не такой, какой была раньше. Я хотела показывать вам только ту себя, которая могла вам нравиться. И себе тоже.

Наверное, так я пыталась от себя убежать. Убежать от той себя, которую ненавидела и которой стыдилась. Меня всегда мучало это. Почему я всегда себя стыдилась? Почему я казалась себе неудачницей? «Уйди! – говорила я той себе. – Сиди там, где ни я, ни другие тебя не увидят. Почему ты никак не умрешь? Почему не исчезаешь и продолжаешь сидеть внутри меня?» Я думала, что быть к себе жестокой означало быть взрослой.

Я хотела забыть прошлое, стереть его и не думать о нем. Я делала вид, что теперь живу без забот, но сама надеялась, что, если той мне, сидящей внутри, станет холодно, а я продолжу ее игнорировать, она замерзнет насмерть. Я желала, чтобы она голодала, пока не сдохла от голода. Зачем? Ведь это и есть я.

Наби, ты говорила, что я буду жить счастливо. Что в будущем станет только лучше. Ты говорила уверенно, как человек, который может видеть будущее. Ты единственная, от кого я это слышала. Ты и представить себе не можешь, каким важным человеком была для меня. Пусть не всегда это было связано лишь с радостью.

Я зависела от твоих слов и успокаивала себя ими. Когда ты уехала в Канвондо, я ждала каждый день и надеялась, что через несколько недель смогу снова тебя увидеть. Но ты одним коротким предложением сообщила, что останешься еще на семь месяцев. Я понимала, что это твоя жизнь и твой выбор, и тем не менее чувствовала себя так, будто ты меня бросила. Однажды ночью я очень сильно разозлилась на тебя. Меня злило, что ты даже не пыталась на меня оглянуться, злило твое холодное равнодушие. В ту ночь я не могла заснуть, лежала с открытыми глазами и размышляла. Решила ли я, что ненавижу тебя? Но это ведь невозможно! Тогда я поняла, что всю жизнь осуждала других. И насколько я их осуждала, настолько же от них и зависела.

Я зависела даже от парня, который давил на меня так, что просто дышать было тяжело. Я не могла стоять на ногах без чьей-то опоры, хотя знала, что стена, на которую я опиралась, рушится и что больше она не стена, а куски камней, которые ранят меня. Я не могла оттолкнуть ее и попробовать самой удержаться на ногах. «Тебе не жалко себя?» – спросила ты как-то раз, когда разозлилась.

«Мне очень жаль, – почти неслышно сказала я, глядя на рассвет за окном. – Мне правда жаль».

Наби, я возвращаюсь в Лос-Анджелес. Мне не хотелось возвращаться туда даже на несколько дней, но теперь я собираюсь начать там все сначала. Прости, что так и не смогла объяснить все, что у меня на душе, и не придумала другого выхода.

Шар, на который не действует ни гравитация, ни сила трения, будет катиться вечно.

Я часто вспоминала твои слова и представляла шар, который катится медленно и непрерывно. Я представляла это постоянство. Странно, но, когда я закрываю глаза и представляю его, всегда становится грустно. Этот вечно катящийся шар почему-то выглядит одиноким. Хорошо, что мы живем в мире с гравитацией и силой трения. Мы можем пойти, остановиться, постоять и снова пойти. И пусть вечно это продолжаться не может, но, наверное, так даже лучше. Так жить лучше.

Люди странные. У них есть руки, чтобы гладить, и губы, чтобы целовать, но они бьют друг друга этими руками и с помощью губ говорят слова, которыми разбивают сердца. Я не стану одной из тех, кто говорит, что человек может преодолеть все.

Я помню то время и те чувства, которые вы мне подарили, и не забуду их впредь.

Пока.

Снова и снова перечитывая ее письмо, водя пальцами по этим по-детски круглым буквам, я чувствовала, что больше ее не увижу.

Когда я шла по дороге с ее письмом в руке, казалось, земля оседает подо мной на несколько метров. Я думала, что Морэ от меня зависит. В моих глазах она была слабым человеком, который не может выжить без других. Иногда ее искренность в отношениях казалась мне подобострастием. Я считала, что быть доброй она могла лишь потому, что никто никогда не наносил ей ударов. Я мысленно перевернула карточки с моими представлениями о Морэ и прочитала надписи на обратной их стороне: я человек, который оказывает на других давление, старается не понимать людей, ошибается и осуждает, человек, который уверен, что не достоин любви, человек, который больше всех опирался на Морэ, и человек, который отрицал все это…

Я вспомнила худую плачущую Морэ, когда мы встречались втроем в последний раз. Только теперь я поняла, что ее слова и слезы в тот день были вызваны не слабостью, а смелостью. Еще я поняла, что никто, включая того, кто испытывает боль, не вправе судить, настоящая она или нет.

Я всегда думала, что люди обманывали мои ожидания. Но осознать, что я сама разочаровывала тех, кого любила, было гораздо больнее. Моя бесчувственность заставила отвернуться даже тех, кто был готов меня любить. «Люблю, – прошептала я. – Я люблю тебя, Морэ».

Сейчас мне тридцать четыре, и я нечасто вспоминаю те времена. Я никому не рассказывала эту ничем не примечательную историю. На жизненном пути любого человека встречаются мосты – наверное, в тот период я вместе с Конму и Морэ перешла через длинный, шаткий мост. Сойдя с него, каждый из нас ступил на собственную землю, и, как и все мосты в нашей жизни, он тоже исчез, едва мы достигли земли. Исчез вместе с нашими лицами, шагами, голосами, позами, в которых мы опирались на перила.

Тогда я еще не знала, что страх, который долгое время зрел внутри меня, с того момента станет расти неотвратимо. Страх, что я могу сделать больно тем, кого ни в коем случае не хотела бы ранить. Боязнь того, что моя вечная уверенность в своей правоте может обернуться именно этим, сделала меня осторожной. В какой-то момент я перестала приближаться к людям и лишь топталась вдалеке. Я отступала подальше, чтобы моя гравитация случайно кого-то не притянула.

Я знала. Знала, что, раня другого, можно продолжать его любить, знала, что мы любим не за совершенство, а за недостатки, но инстинктивно продолжала вести себя так.

Я любила Морэ бессердечно, холодно, защищая себя, и, к счастью, все равно получала ее любовь в ответ. Мне часто кажется, что нет более несправедливого чувства, чем любовь. Как бы сильно двое ни любили друг друга, один всегда будет любить больше, чем другой. Не потому что кто-то несчастен или бессердечен, а потому, что такое у любви лицо.