Чхве Ынён - Безопасный для меня человек [litres]

На автобусе мы добрались до порта, а там сели на паром. На острове взяли в прокат джип с открытой крышей и проехались по береговой линии. Машину вел Нико, а мы все громко смеялись над каждой мелочью и шутили. Спускаясь под гору, мы кричали, словно на аттракционе, перебивая друг друга, восхищались цветом моря и большими яхтами, которые проплывали мимо, хохотали, глядя на то, как разлетались от ветра наши волосы. Только Хамин смотрела в окно с отстраненным видом. Она собрала волосы в хвост, чтобы они не спутались, и крепко держалась за ручку, словно боялась упасть.

Мы пообедали на террасе в кафе рядом с побережьем. Скатерть в сине-белую клетку трепыхалась от морского бриза. В воздухе пахло морем. Мы сидели в ряд за длинным столом, ели и любовались видом. На белом песке маленького закругленного пляжа еле виднелись белые зонтики. Шумели высокие волны.

– Ты что, заболела? – спросила Аня у Хамин.

– Нет, все в порядке.

– Хамин, тебе нужно отдохнуть, – поддержала Ирен.

Я посмотрел на Хамин: усталое лицо с белыми пятнами от плохо размазанного солнцезащитного крема.

– Да, расслабься. Ты выглядишь напряженной. Давай расправь плечи и глубоко вдохни, – пришел на подмогу Ирен Джованни.

Все звучали дружелюбно и искренне беспокоились.

– Я не нервничаю, не обращайте внимания, – ответила Хамин, ковыряясь в тарелке вилкой.

Она отправила вилку в рот. Ее тон был настолько сухим, что все сконфузились.

– Она просто вчера напилась, это все похмелье! – пошутил я.

– Правда? – Засмеялась Аня, глядя на Хамин.

– Не то слово! Она так обожает это дело, почти каждый день устраивает себе вечеринки!

Я опрокинул пару невидимых стаканов и посмотрел на Хамин. Она расслабилась и улыбнулась.

– Да, именно так, – подыграла мне она.

– А вы сблизились! – заметила Ирен.

– Разве? Вообще, нет. – Хамин посмотрела на меня и криво улыбнулась.

Весь прошлый день лил дождь, поэтому ветер был прохладнее обычного. Мы расстелили полотенца на пляже, загорали и слушали шум волн. Хамин в черном купальнике спала на животе. Ее полотенце было небольшим, поэтому ноги лежали на песке. Во сне она говорила. Казалось, что она вела с кем-то диалог – иногда смеялась, иногда строила недовольное лицо. Она говорила по-корейски – на языке, которого я не понимал.

Когда я учил английский, профессор советовал нам привыкать думать по-английски. Я пытался, старался, но все равно думал по-португальски. Даже когда говорил по-английски, я все равно сначала мысленно строил предложение по-португальски. Так я понял, что, где бы я ни был, пока жив, я не смогу сбежать от португальского. Я думаю по-португальски, вижу сны на португальском – я живу внутри португальского языка. Хамин тоже. Она думает по-корейски, видит сны на корейском и живет внутри корейского. Она находится в окружении тех, кто вообще не понимает ее родного языка, но все равно не может из него вырваться. «Да, наверное, это что-то вроде ограниченной настройки», – однажды сказала мне она.

Мы оставили Хамин спать дальше и пошли купаться. Я присаживался на корточки, а девчонки вставали мне на плечи и прыгали в воду. Мы смеялись до колик в животе.

Я вспомнил, как и сам в детстве забирался на плечи взрослым и спрыгивал в море. Помню, что хотел показать родителям, как мне весело. Малыш Ральдо смешил всех своими глупыми, нелепыми и бессмысленными историями – я изо всех сил старался хорошо отыгрывать вверенную мне роль. Но в результате все во мне разочаровались. Когда я думал об этом, казалось, кто-то пинал меня ногой в живот.

Отраженный от белого песка и морских волн солнечный свет слепил глаза. Я заметил, что Хамин проснулась и села. «Эй, Хамин, иди сюда!» Она посмотрела на нас и помахала. Вытянув ноги вперед, она устроилась поудобнее и теперь наблюдала за нами. С такого расстояния я не мог разглядеть ее лица, но было понятно, что она улыбалась. Я вдруг почувствовал бесконечную близость с ней – всего на секунду, но тот миг – миг, когда я смотрел на нее издалека, когда волна подхватила меня, вытолкнула вперед и я увидел ее открытую, направленную к нам улыбку, – этот миг и это чувство больше не исчезли. Они навсегда остались внутри меня. Глядя на эту улыбку, я ощутил, как грудь плавится под жаром стремительно накатывающего чувства привязанности – вроде той, которая возникает к родным людям.

Вечером, когда мы уходили с пляжа, у всех были красные щеки и плечи. Мы снова сели в джип и проехались по острову. Остановились у знаменитой скалы и подошли к краю. Отвесная скала упиралась в море. Мы стояли там, пугали друг друга и смеялись. Ведь всегда, когда страшно, становится смешно. Солнце медленно опускалось в море.

Мы сели на паром, но все настолько вымотались, что не стали подниматься на палубу, расселись в каюте и заснули. Я тоже уснул, но вскоре меня разбудила жажда. Солнце уже село, и снаружи было темно.

Я вышел на палубу и увидел стоявшую у перил Хамин. В белой ветровке с капюшоном она смотрела на тот путь, который проделал паром. Я решил ей не мешать и повернул в другую сторону, но она окликнула меня:

– Ральдо!

– Ты не устала? – спросил я, приближаясь к ней.

– Нет.

– Ты всегда так. Не устала, не больно, все хорошо, все в порядке.

– Я?

– Ага.

– Ты, наверное, думаешь, что я все время вру? – Хамин посмотрела на борозды, которые рисовал на воде паром. – На самом деле я просто не знаю, правда это или нет. Я, как это сказать… Не очень хорошо понимаю, какое у меня настроение и что я чувствую. Наверное, я говорила так, чтобы не отвечать «не знаю».

– Ты не могла не устать. Работаешь, учишься, постоянно говоришь на иностранном языке – конечно, ты устала.

– Мне нужно суметь обосноваться здесь. – Хамин потерла глаза двумя руками.

– У тебя была хорошая работа в Корее, почему ты уволилась?

Я никогда раньше не спрашивал ее об этом. Она задумалась на мгновение и ответила:

– У нас была одна медсестра, и я ненавидела ее.

– До такой степени, чтобы бросить работу?

– Да.

– Что в ней было ужасного?

– Все. Она даже на человека не была похожа.

– Все было настолько плохо?

Она снова потерла глаза.

– В хоспис, где я работала, отправляли неизлечимо больных пациентов из других больниц. Тех, у кого не осталось надежды. Еще во время учебы я решила, что именно такие пациенты должны получать больше всего заботы и уважения. Им ведь осталось жить считаные дни. Это же так страшно и так одиноко.

– Еще бы…

– Но та медсестра ужасно с ними обращалась. Она просто работала как робот. Она все делала быстро и никогда не ошибалась, поэтому ее репутация была блестящей. На этом все. Стоило пациенту потребовать от нее хоть малейшего сочувствия, как она отворачивалась от него. Сердца пациентов были для нее раздражающим фоновым шумом, слышать который она не желала.