Чхве Ынён - Безопасный для меня человек [litres]

– Но?

– Сначала она не была такой. Раньше она старалась выслушивать пациентов и улыбалась им. Но она долго работала в три смены, а работы было так много… И однажды какой-то маленький рычаг в ее голове сломался. Он был совсем крохотным, но, когда его не стало, разрушилось что-то важное. Только она даже не заметила, что сломалась сама.

– Бедняга.

– У одного пациента случился приступ. Была ночная смена, но дежурный врач не отвечал на звонки. Тогда она позвонила другому врачу. Он стал кричать: «Ты что, не видела расписание дежурств?» Она ответила, что видела. «Почему ты тогда звонишь мне?» – «Потому что у пациента приступ, а дежурный не берет трубку». Врач стал кричать еще сильнее: «Смотри в расписание! Разве это моя проблема? Говори свое имя!»

Хамин почесала плечо.

– Такое часто случалось. Но ведь это не оправдание. Даже в таких условиях большинство медсестер продолжают уважать пациентов.

Бывают дни, когда работа накапливается. Когда невозможно даже присесть на секунду и приходится едва ли не бегать, чтобы все успеть. Не глядя на часы, нужно просто постоянно, без остановки работать. Был как раз один из таких дней. Поступила столетняя пациентка. С ней приехала дочь – тоже восьмидесятилетняя бабушка. И эта бабушка попросила у той сестры перевязать пролежни ее матери. А сестра разозлилась и подумала: «Как же раздражают эти старики!» Сказала, что у нее много других дел, и попросила подождать. Она работала как сумасшедшая. Было очень много работы. Бабушка подошла снова. «Я же просила подождать!» – «Мы ждем уже четыре часа», – объяснила бабушка. «Подождите еще». – «Но мама плачет, ей так больно…» – «Подождите», – холодно ответила сестра. Она закончила все срочные дела и стала делать перевязку. Ее движения были быстрыми, но грубыми. Она думала: «Зачем ты дожила до ста лет и всех теперь раздражаешь? Почему ты так крепко цепляешься за жизнь?»

Хамин говорила сухо.

– Не представляю…

– Она не разделяла эмоций даже самых тяжелых пациентов, тех, кто страдал, был всегда под кислородной маской, не мог спать и говорил, что мечтает лишь скорее умереть. Рядом с пациентами она повращалась в стену. В стену без глаз, без ушей и рта. Когда пациенты умирали, когда она доставала из их тел катетеры, капельницы и зонды – даже тогда она старалась не смотреть на их лица.

Хамин замолчала и скрестила руки на груди. Она не смотрела на меня.

– Откуда ты знаешь ее мысли? Догадалась, потому что так это выглядело со стороны?

– Знаю.

Она повернулась ко мне. Ее волосы в хвосте разлетались на ветру. Она словно не решалась что-то сказать, но потом произнесла:

– Потому что это была я.

Ее глаза покраснели.

– Я пойму, если ты возненавидишь меня.

– Хамин.

Я неуклюже подошел и похлопал ее по спине. Мы стояли рядом и молчали.

– Все ошибаются, – после долгих сомнений сказал я.

– Да, но не все такие.

Она прислонилась к перилам, закрыла глаза и склонила голову. У порта корабль стал медленно сбавлять скорость и издал металлический скрежет. Была ночь, и кружившие там в полдень белые птицы исчезли. Сколько вещей на этом свете может познать одно человеческое существо? Я смотрел, как она стояла с закрытыми глазами, и не мог ничего сказать. Потому что ничего не знал. Потому что не мог сделать ничего, кроме как просто быть рядом. Я несколько раз позвал ее по имени, пока не осознал, что мне, не имевшему никакого отношения к ее боли, стоило бы молчать.

Но мне тоже было больно. Ведь и я знаю то чувство беспомощности, когда жизнь вдруг утекает в неправильном направлении, когда все, что у тебя осталось, – лишь ненависть к себе, и ты даже не можешь утешить собственное сердце.

Хамин никого не просила даже о самой незначительной помощи. В том числе и меня, а если я сам пытался ей хотя бы немного помочь, она обижалась. Когда я спросил, почему она всегда пытается делать все сама, она ответила, что привыкла к этому с раннего детства.

«Ты так хорошо сама со всем справляешься!» – такими словами ее хвалили взрослые. Она росла, слыша, что она прилежная, всегда уступает и старшему брату, и младшей сестренке, что она очень независимая. Еще Хамин сказала, что всю жизнь пыталась оправдать эти слова. Сказала, что ей нравились эти похвалы и она лишь хотела им соответствовать.

Она поняла – чем тяжелее твой багаж, тем громче аплодисменты, поэтому делала все возможное, старалась изо всех сил, поступала только правильно и этим хотела заслужить хотя бы малейшее одобрение, почувствовать, что ее любят. При этом она понемногу теряла надежду, что другие сделают что-нибудь для нее. «Не буду ни на кого полагаться», – пообещала она себе еще в детстве и до сих пор жила в соответствии с этим обещанием. Жизнь для нее была той ношей, которую она должна была нести сама на своих плечах.

Мне было сложно понять, о чем она говорит. Такая жажда одобрения не могла быть стимулом двигаться дальше. Ведь если нужна помощь, можно просто попросить – нет причин разрушать себя, когда не можешь с чем-то справиться. Но я не сказал ей, что думаю. Потому что мне было больно.

Хамин пошла в школу на год раньше остальных детей и уже в двадцать один начала работать медсестрой. Выплачивая студенческие кредиты, она упорно копила деньги. Часть заработанного она отправляла родителям и всегда, когда тратила деньги на себя, чувствовала вину.

Когда Хамин исполнилось двадцать четыре, ее брат объявил о женитьбе. Сказал, что его девушка забеременела и им нужна очень крупная сумма, но у них сейчас нет денег. Родители дружно поддержали: семье нужно помогать. «Родственник ведь не сбежит с долгом и может выплачивать понемногу».

«Ты же такая добрая», – говорила ей мать, держа за руку. Когда Хамин увидела девушку брата, которой едва исполнилось девятнадцать, ее сердце екнуло. Она отправила большую часть накоплений брату. Он принял деньги так, будто это было какой-то мелочью. «Подумай о его гордости», – говорила мать. Внутри что-то сжалось, но она проигнорировала это предчувствие. «Когда у мужчины появляется ребенок, он берет себя в руки». Но, вопреки словам матери, брат распустился еще сильнее, как только его жена родила. Он потерял работу и стал просиживать дни и ночи в компьютерном клубе в поисках вакансий. Когда ему назначили арест за то, что он затеял драку в баре и кого-то избил, Хамин сдалась окончательно. «Я их потеряла, – сказала она про себя. – Ну, могло быть и хуже». Подумав об этом, она вдруг рассмеялась. Она даже не пила, но почему-то не могла остановить смех.

Герои в ее рассказах словно соревновались в том, кого из них жизнь выматывала сильнее: невероятно тяжелая работа, нет нормальных отпусков, а человек, который зовет себя матерью, служит своему сыну и требует жертв от дочери. Сложнее всего мне было понять Хамин, которая мирилась со всем этим. Но спросить, почему она так жила, я не мог. И почему уехала из Кореи – тоже.