Сормуниршийн Дашдоров - Избранное

— Бестолочь! — зло бросил в ответ Бэхтур.

Дамдина больше всего расстраивало то, что Бэхтур счел его никудышным пильщиком. «Ну побил — и ладно… Мне от отца и матери тоже доставалось. Правда, после смерти отца, кажется, никто еще на меня руку не поднимал… Ничего, на пользу пойдет», — пытался он успокоить себя. И все же не выдержал и заплакал — наверно, потому, что за него заступились.

— А ты чего ревешь? Сам-то вон какой медведь, а даешь себя в обиду!.. Врежь ему как следует! Сверни ему шею! Ишь, вздумал еще издеваться! — шумели лесорубы.

Дамдину приятно было это слышать, и он, улыбаясь, так посмотрел в сторону Бэхтура, будто действительно уже успел дать ему сдачи. Тот сидел на пне и, видимо, от волнения никак не мог зажечь папиросу. Посмотрев на Дамдина, он снова буркнул: «Бестолочь…» — и, едва сдерживая смех, отвернулся. Наверное, Дамдин показался ему очень смешным — он все еще не отряхнулся от снега.

Дамдин поднял свою шапку, выгреб из снега обломок пилы, который швырнул Бэхтур, и стал прикладывать половинки одну к другой. Лесорубы, видя, что Бэхтур успокоился, ушли.

Дамдин с Бэхтуром продолжали сидеть молча. Дамдин не знал, что делать, но тут Бэхтур поднялся и куда-то зашагал. Дамдин сразу же схватил половинку пилы, ту, что подлиннее, и взялся пилить дерево с обратной стороны. Вскоре оно затрещало и с шумом полетело на землю.

«Получай!» — возгордился Дамдин. — Все равно бы я тебя одолел. Столкнул бы и без этого обломка…»

В детстве Дамдин часто с завистью смотрел на аратов, когда они возвращались домой, заиндевевшие от мороза, и думал: «Вот бы и мне так, чтобы и ресницы, и брови…» Он даже специально бегал против жгучего ветра, но лишь края его мерлушковой ушанки едва-едва покрывались инеем. А сейчас если бы он посмотрел на себя в зеркало, то мог бы убедиться, что его мечта осуществилась сполна — волосы, выглядывавшие из-под шапки, поседели, не говоря уже о ресницах и бровях.

Вскоре вернулся Бэхтур. Он некоторое время молча разглядывал сваленное Дамдином дерево, и в его взгляде было заметно удовлетворение. Затем Бэхтур опустил новую пилу на валежник и, вытащив из кармана бутерброды, протянул их Дамдину.

«Значит, новую принес… Что-то уж больно долго ты за ней ходил», — подумал Дамдин, закусывая бутербродами. Бэхтур его не торопил, но Дамдин, чувствуя себя виноватым, быстро встал, и они взялись за новое дерево.

До захода солнца спилили еще две сосны. Боясь, чтобы опять не заело пилу, они не торопились и не в меру осторожничали, в особенности Дамдин. Конечно, его можно было понять. «Неужели я ее не осилю?.. Неужели опозорюсь? — вертелась навязчивая мысль в его голове. — Забудь обо всем и тяни в такт Бэхтуру… Так… так…»

Когда они возвращались в палатку, Бэхтур шагал впереди. Никто не решался заговорить первым. Прислушиваясь к размеренному скрипу снега, Дамдин шел, стараясь ступать с ним в ногу, и, когда Бэхтур внезапно повернулся, от неожиданности перепугался. «Опять хочет бить, — мелькнуло у него в голове, и он, сам того не ожидая, прикрыл рукой свой опухший глаз и, опустив голову, застыл на месте. Но Бэхтур, выпятив губы, посмотрел на него и мягко спросил:

— Днем сильно болело?

По его голосу Дамдин понял, что он сожалеет о случившемся и просит извинения. «Прости меня, дурака! Разозлился очень, вот в сердцах и ударил» — именно так понял его вопрос Дамдин. Он замотал головой и, растрогавшись, тихо проговорил:

— Я так испугался, что ничего не чувствовал…

Бэхтур положил руку ему на плечо:

— В следующий раз двинь меня как следует! — Затем он обнял Дамдина и, поцеловав его в щеку, сказал: — Мне тебя так жалко стало… Подхожу — ты уже свалил это злосчастное дерево и сидишь такой одинокий… Вот и заныла у меня душа… Дурень я! А если бы тебя придавило?..

Дамдин все еще не решался посмотреть на него и потому не заметил в глазах Бэхтура навернувшиеся слезы. Помирившись, они крепко пожали друг другу руки и, повеселевшие, вернулись домой.

Постепенно Дамдин освоился с пилой, и за день они стали сваливать до тринадцати деревьев. Наблюдая, Дамдин многое узнал и понял. К примеру, что любое дерево падает в ту сторону, где у него больше веток.

«Да! Несчастье, которое должно было обрушиться на меня, настигло другого… Вот ведь как бывает», — подумал Дамдин, когда узнал, что одного лесоруба, когда он убегал от падающего дерева, придавило сучьями и он вывихнул себе колено и повредил плечо.

Лес был густой и нехоженый, они первыми вступили в него. Ясное дело, здесь должны были водиться медведи, изюбри, сохатые, волки, но на глаза звери не попадались. Дамдин удивлялся этому и однажды даже взвизгнул от радости, увидев беляка, выпрыгнувшего из-под валежника. Раскрыв рот, он глядел ему вслед и улыбался…

В лесу то там, то здесь раздавался визг пил. Чогдов, растерявшись, остановился и некоторое время прислушивался. Не зная, куда идти, крикнул что было сил:

— Бэхэ-э! Дама-а! Где вы?

По лесу пробежало эхо; как только оно смолкло, в ответ послышалось:

— Зде-есь!

Чогдов только что приехал на лесовозе проведать своих друзей. Встреча получилась шумной и веселой.

— Я думал, что в лесу холодно, а здесь, оказывается, теплее, чем у нас в городе, — заметил Чогдов, снимая свой полушубок. Затем, развязывая сверток, сказал: — Не знал, что и везти вам. Вот, ешьте… — И подал куски вареной конины со слоем густо-желтого, цвета топленого масла, жира. Ничего лучше нельзя было и придумать, так как только конское мясо не замерзает на морозе, а его жир сразу тает во рту.

Усевшись в круг, они набросились на столь редкое и желанное угощение.

— На таком морозе и архи не помешает… Уж это я знал твердо, вот и прихватил, — улыбнулся Чогдов и, ловко раскупорив бутылку, протянул ее Бэхтуру.

Друзья позвали и других лесорубов, и пир начался. Вместе с Чогдовом приехал с инспекцией Жамбал — проверять качество заготавливаемой древесины. Заметив у Дамдина под глазом синяк, он участливо спросил:

— Что случилось, сынок?

— Веткой ударило, — небрежно ответил тот.

Жамбала интересовало в лесу все. За день он встретился и с вальщиками, и с сучкорубами, чокеровщиками, трелевочниками. Подробно знакомясь с работой, то и дело нахваливал: «Вот это бревно так бревно, из него отличный конек для любого здания получится… А эти балки пойдут на пол и потолок… Да, богат же наш лес. Просто загляденье…»

Лесорубы относили его слова на свой счет и радовались: «Значит, нравится ему наша работа». Не удержался Жамбал и от советов: «Лес надо беречь… Ох, как надо… Это с виду только кажется, что ему нет конца и края… Строить-то нам еще придется очень много…»

Усевшись у костра, он дымил своей изогнутой трубкой и рассказывал о перспективах строительства Улан-Батора: