Джон Кутзее - Как стареет женщина

— Такие, Ирландские сумерки, — бормочет она, — по-достоевски. Я не уверена, что это мой стиль.

Последний день Джона в Ницце. Рано утром следующего дня он отправится в Дубровник на свою конференцию, где они будут обсуждать, кажется, время до начала времени и время после окончания времени.

— Когда-то я был просто ребенком, который любил смотреть в телескоп, — говорит он ей. — Теперь я должен переделать себя в философа. Даже теолога. Весьма серьезное изменение.

— И что вы надеетесь увидеть, — говорит она, — когда вы смотрите в свой телескоп во время до времени?

— Я не знаю, — говорит он. — Возможно, Бога, у которого нет измерений. Сокрытие.

— Что ж, мне бы хотелось увидеть его тоже. Но я, кажется, не в состоянии. Передай ему привет от меня. Скажи, я приду на днях.

— Мама!

— Прости. Уверена, ты знаешь, что Хелен предложила мне купить квартиру здесь, в Ницце. Интересная идея, но я не думаю, что приму ее предложение. Она говорит, что у тебя есть собственное предложение. Довольно утомительны все эти предложения. Как на допросе. Ну, что у тебя?

— Ты приезжаешь и остаешься с нами в Балтиморе. У нас большой дом, много места, у нас есть еще одна ванная комната. Дети полюбят тебя. Для них хорошо быть с бабушкой.

— Бабушку можно любить, когда им девять и шесть. Они не будут в таком же восторге, когда им будет пятнадцать и двенадцать, и они приведут друзей домой, а бабушка ходит по кухне в своих тапочках, бормочет себе и сжимает зубные протезы и, возможно, не слишком хорошо пахнет. Спасибо, Джон, но нет.

— Тебе не нужно принимать решение сейчас. Предложение в силе. И всегда будет.

— Джон, я не в том положении, чтобы проповедовать, я из из Австралии, которая одобряла рабство, продавая рабов американским господам. Тем не менее, имей в виду, что ты зовешь меня покинуть страну, где я родилась, чтобы поселиться во чреве Великого Сатаны, и что у меня могут быть сомнения насчет того, чтобы принять такое предложение.

Он останавливается, ее сын, и она останавливается рядом с ним на набережной. Он, кажется, размышляет над ее словами, применяя к ним амальгамы пудинга и желе в черепе, которые достались ему при рождении, чьи клетки еще не устали, и все еще достаточно энергичны, чтобы сталкиваться с идеями как большими, так и маленькими, про время до начала времени, про время от после окончания времени и про то, что делать со стареющим родителем.

— Все равно приезжай, — говорит он, — несмотря на сомнения. Согласен, это не лучшие времена, но все равно приезжай. В духе парадокса. И, если могу я сказать самое маленькое, самое мягкое слово предостережения, будь осторожна с такими заявлениями. Америка — не Великий Сатана. Эти сумасшедшие люди в Белом доме — всего лишь мгновение в истории. Они будут выброшены, и все придет в норму.

— Так что, я могу сожалеть, но я не должна осуждать?

— Праведность, мама, вот о чем я говорю, тон и дух праведности. Я знаю, что это должно быть заманчиво, что ты всю жизнь взвешиваешь каждое слово, прежде чем записать его, просто расслабиться и говорить, что хочется, но это оставляет неприятный привкус. Тебе следует знать об этом.

— Дух праведности. Я буду помнить, как ты это называешь. Я подумаю над этим вопросом. Ты называешь этих людей сумасшедшими. Мне они совсем не кажутся сумасшедшими. Наоборот, они кажутся слишком хитрыми, слишком хладнокровными. И с мировыми историческими амбициями тоже. Они хотят перевернуть корабль истории, если не потопить ее. Это слишком большое заявление для тебя? Это оставляет неприятный привкус? Что касается парадокса, то первый урок парадокса в моем опыте — не полагаться на парадокс. Если полагаться на парадокс, парадокс подведет тебя.

Она берет его за руку; в молчании они продолжили прогулку. Но между ними не все хорошо. Она чувствовала его скованность, его раздражение. Дрянной ребенок, она помнит. Все это будет тянуться теперь, часы понадобятся, чтобы вытащить его из его недовольства. Мрачный мальчик, сын мрачных родителей. Как она могла мечтать о том, чтобы обрести убежище с ним и с этой недовольной его женой с вечно поджатыми губами?

По крайней мере, подумала она, они не относятся ко мне, как к дуре. По крайней мере мои дети делают мне честь.

— Хватит ссориться, — говорит она (теперь она уговаривает? Умоляет?). — Давай не будем делать себя несчастными, говоря о политике. Мы находимся на берегу Средиземного моря, в колыбели старой Европы, в спокойный летний вечер. Позволь мне просто сказать, что, если ты, Норма и дети больше не выдержите Америку, не выдержите стыда, дом в Мельбурне ваш, как это всегда и было. Вы можете приехать в гости, вы можете приехать как беженцы, можно приехать reunir la famille, как Хелен это называет. А теперь, что скажешь, если мы позвоним Хелен и прогуляемся в ее маленький ресторанчик на авеню Гамбетта и вместе проведем приятный последний ужин?