Богуслав Бржезовский - Железный потолок

«Капитуляция! Полная капитуляция! Раз так, то мы, моя дорогая, еще поживем. Снова будем жить! Фишар вторично не даст застигнуть себя врасплох».

Он говорил о жизни, о будущем, а она думала о смерти. И сводила счеты с прошлым, не испытывая ни облегчения, ни радости от того, что он вернулся. А он болтал и болтал. Нагло отрицал все то, что поверял ей в минуты страха. Его отпустили, мол, благодаря вмешательству посольства. С извинениями и чуть ли не с почестями. Сам министр юстиции. Пожалуйста — вот черным по белому написано. Показывал ей какую-то бумагу. Она отвернулась, не хотела ничего видеть, ничего слышать. Ни один документ, хоть бы его сто раз подписал министр, не сделает Фишара иным.

Но она пережила все это. К чему и зачем? Смешно! Казалось, в их отношениях ничего не изменилось. Все как будто осталось по-старому. Только около десяти он вдруг уходил, не оставался у нее на ночь. И она была даже рада этому: близость с ним казалась теперь невыносимой. Вытолкать бы его взашей. Если б она могла это сделать! Но он ей нужен.

С той самой минуты, когда, как он говорил, была восстановлена его честь, вполне естественным стало снова заняться делами Марты. Он предусмотрительно приостановил производство всякой устаревшей ерунды — к чему теперь кушетки, качели, сушилки, гладильные доски! Приобрел за бесценок новое оборудование с брошенной кирхнеровской фабрики и наладил производство картонных и деревянных коробочек и баночек для мазей и пудры. Еще в сорок шестом дела шли неважно. Но в прошлом году он получил от аптек столько заказов, что понадобилось расширить градецкую фабрику и теперь там изготовляют коробочки для медикаментов и вощеные стаканчики. Марта даже точно не знала, что, собственно, там делали. Часть старого оборудования градецкой фабрики Фишар перевез на подборжанскую и изготовляет там деревянные остовы для вошедших в моду диванов-кроватей и небольшие стеллажи для библиотек — восемьдесят на восемьдесят. Подборжанская фабрика не приносит, правда, пока доходов, какие могла бы давать.

«С лесом вообще затруднения, — говорит Фишар. — А тут еще эти порядки — что поделаешь! Немцы просто опустошили наши леса. Но подборжанская фабрика, Мартичка, — это наш вклад в будущее…»

Вклад в будущее! Ей говорят о будущем. Какое у Марты будущее? Она даже загадывать не отваживается дальше чем на день вперед. Ее ждет одно: старость и одиночество, а возможно, бедность и даже нужда. Завтра она может стать нищей, если кому-нибудь взбредет в голову разорить ее. Достаточно одного лишь росчерка пера.

Кучка миллионеров, паразиты, нетрудовой доход…

Какое будущее может быть у паразита?

«Подборжанская фабрика — основа! На нее мы делаем ставку. А кржижановский завод — дело рискованное. Мотоциклы — слишком важная продукция, и рано или поздно с этим заводом все равно придется расстаться…»

В передней прозвенел звонок. Этот звук вызвал в ней почти физическую боль. Элен отворила дверь, Марта услышала его громкие приветствия.

Ей надо бы встать. Она лежала голая. Любила спать совсем раздетой. Халат ее валялся где-то на стуле. Сейчас он начнет ворчать, что она до сих пор в постели, что еще не одета.

Пошел он к черту!

Альфред прошествовал по комнатам и вошел в спальню. Дверь оставил открытой. Увидев, что Марта в постели, он взглянул на часы:

— Бог мой! Ты еще лежишь! Скоро девять. Что-нибудь случилось?

Ох тоска! Могла бы сказать, что ей нездоровится, и он оставил бы ее в покое. Да, но ведь поездка ее в Кржижанов жизненно важна…

— Со мной ничего. Мне просто никуда не хочется тащиться в такую слякоть. И вообще…

— Что с тобой?

— Мне наплевать на все!

Он хотел ее успокоить. Присел на край постели, взял за руку и смотрел на нее. У Марты всегда в такие минуты возникало неприятное ощущение, что он ее разглядывает с каким-то тайным интересом, хочет убедиться, что она постарела; казалось, что он подсчитывает морщины на ее лице и шее, сравнивает…

— Уйди! — с яростью проговорила Марта.

Без единого слова он пересел на стул. Но все же не переставал глядеть на нее. Она никогда не испытывала неловкости, если ей приходилось при нем вставать с постели, раздеваться или одеваться. Сегодня впервые она не решилась сделать это. Казалось, он на нее смотрит совсем другими глазами, не так, как прежде.

— Дай мне халат!

Он молча встал и подал ей халат, переброшенный через спинку стула, на котором он сидел. Смотрел. Нарочно смотрел, как она вставала с постели. Смотрел, как она запахивала халат.

Видел, должен был видеть, что у нее дрожали руки, Что она на грани истерического припадка.

Из размышлений Ондржея вывел Краус; он вошел оживленный, в боевом настроении. Краус только что вернулся из Праги, привез уйму новостей. Он не давал Ондржею вымолвить ни слова, расхаживал взад и вперед по комнате, курил сигарету за сигаретой, кашлял и рассказывал, энергично жестикулируя.

— Правительство вынуждено было сегодня прервать заседание — национально-социалистические министры [3] Национально-социалистическая партия — буржуазная партия, входившая в 1945—1948 гг. в Национальный фронт. Эта партия препятствовала проведению революционных преобразований. устроили явную обструкцию. Притворству и комедиям пришел конец — они выступили с поднятым забралом, начали борьбу в открытую. Похоже, дружище, на правительственный кризис, но это их роковой просчет. Впрочем, сегодня мы узнаем больше. Наша партия выступит с обращением к народу. А ваша кржижановская история — всего лишь одна из деталей их общей атаки. Кржижановский случай не единственный. Разумеется, нельзя отступать ни на шаг, нужно действовать обдуманно и ударить в надлежащее время и в надлежащем месте. Эта публика становятся невероятно наглой.

Кстати, это может Махарта заинтересовать: после двухлетнего заключения выпустили Годуру, бывшего управляющего кржижановским заводом.

— Все находится в тесной взаимосвязи — это ты помни, товарищ, — повторил он свое любимое выражение.

Теперь Ондржей знал все, что надо было знать; он информировал Крауса о решении заводского совета начать забастовку, как только Прухова появится в городе, и запретить ей доступ на завод; вручил ему документы, которые ему поручили передать Краусу в районном комитете, и распрощался с ним. Беседа их заняла не более получаса. Между тем поезд на Кржижанов уже ушел. Следующий отправлялся около шести. Ондржей сидел в ресторане на Веселке, пил пиво, просматривал газеты и просто глазел на людей, проходящих мимо полузамерзшего окна.

Так, значит, Годуру выпустили. Его арестовали в сентябре сорок пятого. Дали ему пять лет, и вот он уже на свободе.