Богуслав Бржезовский - Железный потолок

«Все находится в тесной взаимосвязи», — сказал Краус. «Лес рубят — щепки летят», — добавил Ондржей. Густав Оссендорф оказался той самой щепкой. Но тогда, когда он расставался с ним и с Эриком в этом городе, их судьба была еще чистым листком. На нем только начинали писать. И сразу, в самом начале, появилась клякса.

Фишар и в самом деле наблюдал за Мартой. Когда она вошла в ванную, он подумал о том, что тело ее, которое он за минуту до этого так спокойно разглядывал, приковало, можно сказать, на всю жизнь приковало его к себе. Вот даже сейчас, когда он сравнивал его с молодым белым и упругим телом Люции, он не чувствовал себя вполне свободным. В нем вдруг снова вспыхнуло неодолимое желание прикоснуться к нему, овладеть им. Он знал, каким бывает это тело поутру. Оно мягкое и теплое, ему известно каждое его сокровенное местечко, он знает о нем все, даже то, что произойдет с ним в каждую следующую секунду. Боже, как давно он уже не обладал ею!

Что это вдруг на него нашло? Думал, что он уже избавился, что уже никогда не вернется эта внезапная тоска по ней. И вот вдруг — снова, и Фишар весь дрожит, словно нетерпеливый юноша. Совсем как прежде, когда он овладел ею впервые. Когда же это было впервые? По меньшей мере лет двадцать пять назад. В Швигове. Пришла к нему, когда заснул старый Пруха. Ах, какая это была упоительная любовница, чистая и бесстыдная одновременно. Она была тогда моложе Ольги и Люции, вероятно, лет двадцать ей было, и все это время, почти четверть века — это смешно и жестоко, — Фишар не испытывал потребности в других женщинах.

И не испытывал бы ее, возможно, и поныне, если бы не встретил Люцию. Если бы в дни революции с ним не произошло что-то странное, потрясшее его, если бы не висел над пропастью и не спасся чудом. Если бы ему не захотелось жить. Сызнова и иначе.

Но может ли человек начать жить сызнова и иначе? Иногда он в этом сомневается. Когда он вырвался из их тюрьмы, он сказал себе, что уже достаточно стар и пора отрешиться от честолюбивых замыслов, перестать добиваться успеха и почестей. Решил вести тот же размеренный образ жизни, как во время войны, до той поры пока не появился Шмидтке. Жить среди коллекций фарфора, наслаждаясь счастьем с Люцией и спокойной, безмятежной дружбой с Мартой. Но Люция представляет себе свое счастье иначе, а Марта не признает спокойной, безмятежной дружбы. И, наконец, он сам не хочет и не может оставаться вне игры. Он был крайне удивлен: сколько возможностей вдруг открылось перед ним, когда в сорок пятом году была восстановлена его честь. Его принял сам министр, сообщил, что его деятельность во время войны была высоко оценена — посольство, мол, даже выразило удивление по поводу происшедшей с ним ошибки, — попросил его считать этот неприятный эпизод злополучным недоразумением и поскорее забыть о нем. Главное же, чтобы он побыстрее вернулся к активной деятельности. Ему необходимо снова заняться литературным трудом, ведь он, министр, очень хорошо осведомлен о Фишаре и часто в лондонском изгнании вспоминал его острые статьи.

«Сегодня нам крайне необходимы реально мыслящие люди», — добавил министр.

Тогда прямо от министра он поехал к Марте. Пришел к ней исполненный глубокой благодарности. Сумел все же оценить, что она для него сделала в те дни — самые тяжелые дни, какие только он знал. Пришел к ней полный огромной, неутолимой жажды жизни. И увидел Марту, апатичную, безучастную к жизни, исполненную отвращения к ней. Она неспособна была понять, что он заново отвоевал для себя право жить, что это было единоборство со смертью, что произошло чудо, ведь все висело на волоске, достаточно было бы посольству вмешаться на день или даже на час позже — и конец! Все было бы потеряно. Фишар просто перестал бы быть Фишаром, и Марта не жила бы так, как живет сегодня. Где бы сегодня были ее градецкая и подборжанская фабрики? А она: «Мне наплевать на все!» Черт возьми, а стоит ли выпрашивать у нее хоть немного понимания и сочувствия? По крайней мере пусть бы не раздражала его, не мешала ему делать то, что он делает и хочет сделать для нее! Он знает, в каком она состоянии. Как же ему не знать. Сколько скандалов, еще похуже нынешних, пришлось ему пережить! Обвиняла его в самых страшных подлостях. И Фишар часто не мог ей ответить так, как хотел бы и как следовало бы это сделать. Сочувствие явно вкрадывается в его отношение к ней, двадцать пять лет — это двадцать пять лет! Да и, в конце концов, существуют ведь какие-то условности и деловые интересы. Должна же она все-таки знать, сколько он, Фишар, вкладывает в предприятия Пруховых нервов, времени и даже денег. Кто купил оборудование устецкой фабрики Кирхнеров? Если все это подсчитать, то градецкая фабрика уж давно принадлежит ему. И не дай бог, чтобы пришлось вести с Мартой дела, став на официальную ногу. Марта, разумеется, и представления не имеет, как развернутся события в ближайшие месяцы, а может, и дни.

С национализацией покончено. Фишар, разумеется, не согласен с идейками, которые проводят у них, в народнохозяйственном подкомитете, некоторые эксперты.

Переход к форме акционерных обществ был бы, и особенно для крупных предприятий, слишком внезапен. А намерения слишком прозрачны. Фишар видит удачное решение в том, чтобы начать с переименования таких предприятий чисто формально — в кооперативные. Принцип, конечно, тот же, только форма несколько иная, более приемлемая для тех, кто не может так легко избавиться от иллюзий о необходимости социализации.

И вот тут-то Марта должна была бы понять: Фишар видит значительно дальше, чем она. И есть в этой игре много такого, что не позволяет просто «плевать на все», не позволяет думать только о себе и поддаваться только собственному дурному настроению.

Она могла бы проявить к нему хоть немного понимания и сочувствия. Все это он нашел у Люции. С каким благородством приняла она его признание, что у него есть многолетний друг, которому он должен посвящать какую-то часть своего досуга. А ведь Люция еще совсем молоденькая девушка, она ждет от жизни многого, не то что Марта, женщина, достаточно искушенная в любви. И притом, что бы там ни говорили, все мужчины, бесспорно, устроены иначе, нежели женщины. Кто из них довольствуется всю жизнь одной женщиной? Он не знает таких.

Почему же именно теперь он так жадно тянется к Марте, больше, чем к Люции? Это, кажется, необъяснимо. Любит все-таки он Люцию, любовь к ней заполняет его мысли, чувства, все его существо. А физически его влечет к Марте.

Она торопливо вышла из ванной, плотно закутанная в купальный халат. Он встал и преградил ей дорогу: Марта направилась в другую комнату, к гардеробу.

Он обнял ее и привлек к себе.