Олег Лукьянченко - Провинциздат

Инструктор, как и полагалось в партийных органах, носил униформу из серого костюма, светлой сорочки и темного галстука. Как правило, у всех виденных Андреем собратьев Мухоловкина брюки всегда были изжеванными, воротничок сорочки – третьей свежести, а галстук засаленным и со сбитым вбок узлом. А на нем самом униформа эта еще и болталась как на вешалке. И вообще выглядел он замученным и запуганным. Андрей даже посочувствовал несчастному: службишка не сахар – на подхвате у боссов. Впрочем, это для них он мальчик на побегушках, а для провинциздатской камарильи – грозный представитель карающего органа.

– Андрей Леонидович? – Мухоловкин из-за Цибулиного стола настороженно метнул взгляд в вошедшего и сверился с каким-то списком.

– Так точно, – бодро ответил Андрей, тряхнув армейской закалкой.

– Апком озабочен нездоровой обстановкой, сложившейся в вашем коллективе, – как по заученному забарабанил клерк. – Дошло до того, что работники издательства пишут жалобы в Комитет. Что вам об этом известно?

– Ничего конкретного. А на кого жалобы?

Мухоловкин проигнорировал вопрос.

– А что вы можете сказать о старшем редакторе Лошаковой?

– Сказать-то я могу много чего. Но все, что считал нужным, уже написал в своих докладных главному редактору и партийному бюро. Если вы изучали тему, то, видимо, об этих документах знаете.

– Я знаю, что у вас с ней конфликт. В чем причина?

Андрей принялся было подробно рассказывать всю историю с рукописью Казорезова и ролью Лошаковой в этой истории, но довольно скоро заметил, что собеседник его почти не слушает. Ну конечно! – сообразил он. – Разве этого клерка и тех, кто его прислал, интересует суть предмета! Да и Комитету этому самому разве есть дело до реального положения вещей в Провинциздате? Ведь у этих партийных бонз как заведено – поступил сигнал с места, значит, здешнее руководство не владеет ситуацией, коли допускает, чтобы беспокоили верховную власть. Стало быть, нагоняй провинциалам за что? Не за творящиеся на местах безобразия, а лишь за то, что позволили вынести сор из избы, то бишь доверенной подонским барам вотчины…

– Короче, – оборвал себя Андрей. – Лошакова дает зеленый свет всяким графоманским сочинениям и тормозит все талантливое и оригинальное. Гонит макулатуру, если в двух словах. А это, как вы знаете, противоречит сегодняшним директивам партии, – закончил он на доступном инструктору жаргоне.

Мухоловкин пробухтел в ответ что-то невнятное и поставил в своем блокноте галочку.

– Можете идти, – просипел он, не поднимая головы и шаря глазами по своему списку – определенно подыскивал, кто там следующий на очереди.

8

Дотошный Мухоловкин вел свое, если можно так выразиться, расследование чуть ли не до Нового года, но так и не успел управиться, поэтому итоговое собрание коллектива назначили аж на 20 января. А производственный процесс тем временем ни шатко ни валко продолжался, и произошли некоторые насторожившие Андрея события.

Неожиданно резко изменилось отношение к нему Трифотиной, что было особенно загадочным после ее пылкого заступничества в дирек-торском кабинете. Но главное – изменилась ее оценка рукописи Андрея, совсем недавно удостоенной определения «шикарная проза».

Укоризненно чмокая, она потребовала от него коренной переделки того самого рассказа, который он летом, скрипя зубами, дорабатывал в соответствии с указаниями Лошаковой. Ситуация действительно складывалась нелепая. С одной стороны, Андрей понимал, что дописанные тогда страницы слабые и неудачные, а с другой – они же как бы теперь считаются одобренными старшим редактором. Ну, уберет он их, потом рукопись снова попадет на контроль к Лошаковой – и что тогда? Какой-то пинг-понг получается! Он попытался, сбивчиво и сумбурно, объяснить двусмысленность положения Трифотиной, но та или в самом деле ничего не поняла, или сделала вид, или же просто-напросто не захотела понять. Но как бы там ни было, а противоречие оказалось практически неразрешимым. Более того, Лошакова, заметив, что Неонилла Александровна плотно занята Андреевой рукописью, громогласно объявила, что книга Амарина хотя и стоит в проекте плана будущего года, но редактору работать над ней преждевременно, так как предварительно ее должен обсудить редсовет по прозе.

Вот так сюрпризец! Новая палка в колесо!

Система редсоветов была еще одной странностью издательской жизни. Казалось бы, в штате Провинциздата квалифицированный редакторский состав (о чем с гордостью заявлял когда-то на Дне качества Шрайбер), мало того – каждая рукопись еще и рецензировалась нанятыми для этой цели людьми со стороны (чаще всего членами Союза писателей, для которых это служило неплохим подспорьем к гонорарам), так нет же – зачем-то понадобилось, чтобы планируемые к изданию рукописи получали еще и предварительную общественную, так сказать, оценку – этим самым редсоветом.

В работе поэтического редсовета Андрею уже поучаствовал. В ряду других там обсуждалась и вытащенная им на свет Божий рукопись друга-поэта. Она, кстати, получила одобрительные отзывы от «ребят с Пушкинского» (так называли в обиходе членов писательского союза, расположенного на одноименном бульваре) – и что же? Да ничего! Выяснилось, что Бледенко категорически запретил включать ее в проект плана. Какая ж цена тогда этому общественному органу?

А одобрительной оценки своей рукописи от имеющегося состава редсовета по прозе, куда входили не только явные союзники Васильев и Дед (впрочем, Дед сейчас хворал, и его вряд ли будут тревожить); не только имевшие с ним прежде дело Золотарев, Суперлоцкий, Мурый, но и все еще сомнительный Кныш, и уж бесспорно настроенный против Казорезов, – Андрей вряд ли мог ожидать. Однако ж деваться некуда – пусть обсуждают, коли так принято.

9

Послепраздничная неделя выдалась куда веселее самих праздников. Сначала она подарила Андрею дистанционную поддержку друга. В «Литеженедельнике» вышла его статья о молодой критике, где первым в ряду перспективных авторов Подонья значился Андрей Амарин. В Провинциздате наверняка читали эту статью, но никаких откликов Андрею услышать не привелось. Зато в писательской организации она вызвала ого-го какой резонанс, но узнал об этом он не сразу, а лишь после редсовета.

Но еще важнее оказалась новость, полученная от Анатолия. Столичный редактор, даже не читая переданную ему рецензию, объявил: коли такой видный писатель рекомендует Амарина и считает, что после доработки рассказы готовы к публикации, то книга Андрея будет включена в план наступившего года… А через несколько дней он получил конверт увеличенного формата, откуда выпал первый в его жизни издательский договор! Так что на этом фоне редсовет становился мелочью, не заслуживающей внимания.