Эдвард Сент-Обин - Двойной контроль [litres]

«И где были мои внутренние тормоза?» – размышлял Хантер, отпивая кофе из широкой чашки тонкого фарфора и глядя на унылый зимний пейзаж. Люси еще не проснулась. Несомненно, странная тоска нахлынула не только потому, что в лондонские апартаменты он наезжал редко и считал их чем-то вроде судейского кресла между его бывшим домом и его бывшей школой, между собой прошлым и собой настоящим, но еще и потому, что теперь он жил с недугом Люси, что заставило его сдерживать свою мегаломанию и впервые с юношеских лет серьезно задуматься об умеренном образе жизни. Поначалу ему просто казалось бестактным нюхать кокаин в присутствии женщины, избегающей углеводов. Люси и так висела вниз головой на крутом скате незаслуженного несчастья, и Хантеру хотелось не вручить ей косячок, а, наоборот, спасти ее, уберечь от опасности. Он до сих пор так и не разобрался, откуда в нем эта безудержная страсть к риску. Долгое время он считал, что бесшабашное поведение на крыше было первым признаком его способности, тогда еще не сконцентрировавшейся на достойной цели, к ведению той самой дерзкой инвестиционной политики, которая и превратила его в миллиардера, в главу фонда «Мидас». Клиенты говорили ему, что название фонда «странное» или даже «неподходящее», потому что царю Мидасу было совсем не до смеха, ведь вся его еда и любимая дочь превратились в презренный металл; Хантер с большим трудом сдерживался, чтобы не заявить, что греческие мифы он знал наизусть к восьми годам, и просто отвечал, что берет «проклятье Мидаса» на себя, зато все средства клиентов превратит в золото. В некотором роде он действительно взял проклятье Мидаса на себя. Любовь к деньгам и власти стала заменой настоящей любви, однако Люси открыла для него новую дорогу.

Звонок мобильника был выключен, но Хантер увидел, как на экране высветилось имя «Джейд».

– Привет, – сказал Хантер.

– Эй, Хантер, – откликнулась Джейд, удивленно и обрадованно, как обычно, когда разговаривала с ним. – Прости, что звоню так рано. Тут люди кардинала Лагерфельда требуют, чтобы его тоже пригласили на сегодняшний прием. Я писала тебе на прошлой неделе, но ты не ответил.

– Интересно, родители назвали его Кардиналом, как родители Эллингтона назвали сына Дюком, или он сам себя назвал Кардиналом, как Принс назвал себя Принцем? – спросил Хантер.

– Нет, – ответила Джейд, смеясь чуть громче, чем нужно. – Это настоящий кардинал, тот, который принимал участие в сделке «Святая глава».

– А по-моему, там был какой-то аббат, он еще в «Яркое солнце» приезжал.

– Отец Гвидо. Да, он тоже в этом участвовал, но кардинал привел команду юристов.

– Ох, эти юристы мне весь мозг вынесли, – вздохнул Хантер. – Чуть не сорвали сделку. А Гвидо будет на приеме?

– Да, конечно, – подтвердила Джейд. – Он просто вне себя от радости. Прибывает поездом. Или на осле, или пешком, или на коленях, точно не знаю, но из Ассизи он выехал неделю назад.

– Ладно, давай пригласим этого кардинала Эллингтона, а то Гвидо будет неловко. Я Гвидо просто обожаю, и Люси тоже.

– Ей понравился иммунотерапевт, доктор Сифорд?

– Да, – ответил Хантер. – И очень кстати все совпало с темой ее исследований в «ЭпиФьючерс» по фитоиммунитету и естественным защитным свойствам растений.

– Отлично! – воскликнула Джейд, выказывая большее восхищение борьбой с недугом, чем Хантер или даже сама Люси. – Всегда надо работать совместно с организмом, а не против него.

– Да, конечно, – согласился Хантер, – если не принимать в расчет ампутацию, антибиотики, пересадку органов, антивирусные препараты…

– Ой, тут я, наверное, поторопилась, – смутилась Джейд.

– Ладно, пока Люси еще не проснулась, я, пожалуй, испробую одну из программ «Святой главы», – сказал Хантер. – А то все как-то недосуг. Я был слишком занят «Релаксацией» и «Сосредоточенностью», хочется чего-нибудь мистического. Заодно и проверим, не облапошил ли нас кардинал Эллингтон.

– Ну, приятных развлечений, – сказала Джейд вкрадчиво, на всякий случай, чтобы Хантер не забывал, что она всегда готова ему услужить.

– Безусловно, нам надо поддержать Люси, – сказал Мартин, – но эта «Гениальная мысль»…

– Знаю, дорогой, – ответила Лиззи. – С другой стороны, это, вероятно, эффект плацебо.

– Да, конечно, там много всяких эффектов. Мы уже много лет как воздействуем электричеством на мозг. Мне даже приходилось за этим наблюдать. Медленно, но верно мы отдаем себя во власть технологий с тех самых пор, как ударили врага камнем, а не кулаком. Отдаемся легковерно и сладострастно…

– А вдруг оно действительно работает? – спросила Лиззи. – Может быть, на самом деле существуют такие конфигурации мозговых волн, которые вызывают нужные эмоции?

– Вот это меня и пугает, – вздохнул Мартин. – И без того существует множество способов приравнять удовольствие к благоденствию.

– Ты чересчур консервативен. – Лиззи ободряюще похлопала Мартина по плечу.

Он встал из-за стола, и оба убрали остатки завтрака и сложили грязную посуду в раковину.

– По-моему, вчера Фрэнсис был какой-то странный, – заметил Мартин.

– Наверное, загляделся в бездну отцовства, – предположила Лиззи.

– Возможно. Какая-то бездна в нем угадывалась.

Лиззи сочувственно, но твердо посмотрела на Мартина, давая понять, что ей это тоже ясно, но что без веских оснований об этом не следует думать.

– Мне очень понравился Хантер, – сказала она – Я и не знала, что он тоже консультируется с психоаналитиками.

– Да, – кивнул Мартин, – мне он тоже об этом упоминал.

За ужином, беседуя с Хантером и Фрэнсисом, Мартин, по выражению Лиззи, «оседлал своего конька»: тот факт, что многие отказываются считать психотерапию действенным методом лечения самых серьезных психических заболеваний и утверждают, что она оперирует фантазиями и вымыслом, а не настоящими инструментами научных исследований: картированием головного мозга и биохимией.

– Фантазии и вымысел эмоциональных состояний, – объяснял Мартин Хантеру, – символического языка, психологической адаптации и культурного контекста…

– Минуточку! – притворно возразил Хантер. – О культуре можно говорить, только если распылить ее на атомы мемов, чтобы придать ее частицам особую значимость, вот как генам.

– Да-да, мемы – величайшее изобретение человечества после пороха, – сказал Мартин. – Заявлению, что эмоции и психологическую адаптацию необходимо искоренить из науки, а если и сохранить, то только в самых захолустных провинциях Поднебесной, подальше от столицы, адронного коллайдера в ЦЕРНе, самое место в какой-нибудь сатире Джонатана Свифта, но, к сожалению, написать ее он больше не сможет.

– Достойное замечание, – изрек Хантер, достойный гость. – Наука – часть человеческой природы, а не наоборот. У нее своя деспотическая социология финансирования, экспертных оценок, публикаций и прибылей, и она обладает всем тем эмоциональным спектром соперничества, подчинения, интуиции, беспокойства и щедрости, который присутствует в любом другом поле деятельности.