Жоэль Диккер - Последние дни наших отцов

— Толстяк, мать твою, ты что творишь?

Сердце Толстяка забилось снова. Это Пэл. Его славный Пэл. Ах, Пэл, как он любит его! Да, в этот вечер любит больше, чем когда-либо. Ах, Пэл, храбрый вояка, верный друг, да и из себя видный, обаятельный, все дела. Какой потрясающий парень!

Голос Пэла раздался снова:

— Ну, Толстяк! Что происходит, черт тебя дери?

Толстяк глубоко вздохнул.

— Пэл, это ты, Пэл? Ох, Пэл.

— Я конечно, кто же еще!

Великан подбежал к Пэлу и обнял его изо всех сил. Он был так счастлив поделиться своей тайной!

— Э, Толстяк, да ты вспотел!

— Потому что я бегу.

— Да куда бежишь-то? Знаешь, что с тобой будет, если тебя сцапают?

— Не волнуйся, я все время так делаю.

Пэл не мог опомниться.

— Я хожу к ней, — объяснил Толстяк.

— К кому?

— К той, на ком я женюсь после войны.

— И кто она?

— Официантка из паба.

— Из паба, где мы были?

— Да.

Пэл был потрясен: Толстяк в самом деле ее любит. Тот, конечно, уже говорил это в туалете, но никто ему не поверил, да и сам Пэл посчитал эти слова пьяными откровениями.

— И ты ходишь к ней? — недоверчиво спросил он.

— Да. Каждый вечер. Когда не приходится прыгать по ночам. Черт бы подрал эти ночные прыжки! И так весь день только этим и занимаемся, а вечером — здрасьте, снова-здорово. Как ты меня заметил?

— Толстяк, в тебе по меньшей мере сто десять кило. И ты хочешь, чтобы тебя не заметили?

— Елы-палы. Надо в следующий раз не облажаться.

— Через неделю учеба кончается.

— Знаю. Потому и хочу выяснить хотя бы, как ее зовут… Чтобы найти ее после войны, понимаешь?

Конечно, Пэл понимал. Лучше, чем кто-либо.

Заморосил привычный мелкий дождик, и Пэл вдруг ощутил ужасный холод. Толстяк это заметил.

— Возьми мое пальто, у тебя зуб на зуб не попадает.

— Спасибо.

Пэл надел пальто и понюхал воротник — от него пахло духами.

— Ты душишься?

Толстяк смущенно улыбнулся.

— Духи ворованные, ты ведь не выдашь, а?

— Нет, конечно. Но у кого это из наших нашлись духи?

— Ни в жисть не поверишь.

— У кого?

— У Фарона.

— Фарон пользуется духами?

— Чисто девка! Девка! Не удивлюсь, если он кончит в тех лондонских кабаре, ну ты понимаешь.

Пэл расхохотался. А Толстяк убедился, что его байки про Фарона-шлюху веселят решительно всех. И пожалел, что его официантка незнакома с Фароном, хороший был бы повод завязать разговор.

В ту ночь Пэл с Толстяком отправились в паб вместе. Сели за один столик, и Пэл смотрел на любовь Толстяка. Смотрел на его ужимки, глаза, вспыхнувшие, когда она подошла принять заказ, слушал его лепет, а потом увидел его улыбку — ведь она обратила на него внимание.

— Вы хоть немножко общаетесь?

— Нет, приятель, никогда. Только не это.

— Почему?

— Так я могу верить, что она меня любит.

— А может, и любит.

— Я еще не совсем спятил, Пэл. Посмотри на нее хорошенько и посмотри на меня. Такие, как я, всегда будут одиноки.

— Что за околесину ты несешь, мать твою.

— Ты за меня не беспокойся. Но как раз поэтому я хочу жить в иллюзии.

— Иллюзии?

— Ну да, в иллюзии мечты. Мечта кого угодно в жизни удержит. Кто мечтает, тот не умрет, потому что не разочаруется. Мечтать — это надеяться. Жаба умер, потому что у него не осталось ни капли мечты.

— Не говори так, мир его праху.

— Мир праху — ради бога, но это правда. В тот день, когда ты перестанешь мечтать, ты либо будешь счастливейшим из людей, либо залепишь себе пулю в лоб. Ты что думаешь, мне по приколу сдохнуть как пес, отправившись воевать вместе с ростбифами [6] Ростбифы — французское прозвище англичан. ( Прим. пер. ) ?

— Мы воюем за свободу.

— Опа! Пиф-паф! Свобода! Но свобода — это мечта, дружок! Опять мечта! На самом деле никто никогда не свободен!

— Тогда почему ты здесь?

— Если честно, сам не знаю. Но знаю, что живу, потому что каждый день мечтаю о своей официантке и о том, как нам хорошо будет вдвоем. Как я приезжаю к ней в увольнение, как мы пишем друг другу любовные письма. А когда война кончится, мы поженимся. Я буду таким счастливым!

Пэл растроганно смотрел на беглеца. Он не знал, что будет с ними со всеми, с группкой храбрецов, но знал, точно знал, что грузный Толстяк выживет. Потому что ни разу не видел человека, способного так любить.

Пэл пообещал сохранить секрет Толстяка и в следующие ночи притворялся, будто не замечает побегов товарища. Но занятия в Рингвэе близились к концу: это был самый короткий этап обучения, сопряженный с большим риском статистически неизбежных несчастных случаев. Когда им оставалось всего два дня и две ночи, Пэл спросил Толстяка, поговорил ли тот со своей официанткой.

— Не-а, пока нет, — отвечал гигант.

— Тебе два дня осталось.

— Знаю, сегодня вечером поговорю. Сегодня будет великий вечер…

Но в тот вечер курсантам пришлось остаться на базе, их учили обращаться с контейнерами, которые будут сбрасывать на парашютах вместе с ними. В Данэм-Лодж вернулись слишком поздно и сбежать Толстяку не удалось.

Назавтра, к отчаянию Толстяка, курсантов снова оставили в Рингвэе — последний прыжок в ночных условиях. Курсанты выполняли упражнение с колотящимся сердцем: они знали, что скоро придется прыгать по-настоящему, уже над Францией. Один Толстяк плевать хотел на прыжки — они снова вернутся слишком поздно, он не сможет вечером уйти, больше не увидит ее. Летя в комбинезоне с небес, он орал: “Сраный прыжок! Сраная школа! Вы все ублюдки!” Вернувшись в Данэм-Лодж, несчастный Толстяк в досаде ушел в спальню и лег. Все было кончено. Он не заметил, что Пэл созвал остальных курсантов, рассказал им о любовных побегах Толстяка, и все согласились, что если тот до отъезда не поговорит с официанткой хотя бы раз, это будет трагедией. Все решили, что как только лейтенант Питер ляжет спать, вся группа отправится в паб.

Одиннадцать силуэтов ползли в ночи. В кроватях вместо них лежали подушки. Теперь они были прямо напротив Данэм-Лоджа.

— Берем драндулет, — шепнул Фарон.

Кей кивнул, Эме хихикнул про себя, а побледневший Клод перекрестился: какого дьявола он ввязался в эту авантюру?

Они беззвучно, хотя и возбужденные своим мелким дезертирством, набились в кузов военного грузовика. Фарон сел за руль, ключи, как обычно, лежали за козырьком от солнца. Он поскорей тронулся с места, пока их не заметили. Машина скрылась на узкой пустынной дороге, которую Толстяк знал как свои пять пальцев.

Когда они отъехали подальше от Данэм-Лоджа, в кузове поднялся веселый гам.

— Потрясающе, как вы все это провернули, ребята! — орал Толстяк, преисполненный любви к товарищам.

— Потрясающе, что ты нашел себе эту малышку, — отозвался Жос.