Жоэль Диккер - Последние дни наших отцов

В начале третьей недели января, глубокой ночью, Уэстленд “Лайсендер” королевских ВВС приземлился на базе 161-го эскадрона в Тангмире, под Чичестером, в Западном Сассексе. На борту самолета насвистывал Фарон: радовался, что прибыл в Англию. Он уже боялся, что за ним вообще не прилетят — вылет несколько раз откладывался из-за погодных условий. Он вылез из самолета, потянулся всем своим гигантским телом, и его внезапно охватил восторг: наконец-то бремя задания свалилось с его плеч — невыносимая тяжесть, тоска загнанного зверя.

В Лондон великан вернулся на машине. Назавтра с раннего утра представил отчет на Портман-сквер, встретил там Станисласа. Перечислил все возможные объекты диверсий, кроме “Лютеции”: она подождет, он не хотел, чтобы кто-нибудь украл у него славу. О своей конспиративной квартире тоже не упомянул, он расскажет о ней только высшим чинам, всякая мелюзга ему неинтересна. Ему подписали увольнительную и направили в транзитную квартиру в Кэмдене, где уже обитал важный агент-югослав. Станислас по дружбе отвел его туда. Фарон был все такой же противный, но старосту группы это не волновало. И он предложил ему в тот же вечер встретиться со старыми товарищами-курсантами в Мейфэре, перекинуться в карты.

За столом у Эме никто уже и не вспоминал о картах: все взоры были устремлены на жуткую прическу нового гостя.

— Ты отрастил волосы? — Лора наконец нарушила общее молчание.

— Как видишь. Пришлось, а то слишком выделяюсь из толпы. Я и так здоровенный, а когда еще и лысый, поневоле меня запомнишь… Но шевелюрой, надо сказать, доволен, да еще и потрясной французской помадой обзавелся.

Он помадил волосы! Теперь все отводили от него глаза, чтобы не расхохотаться; перед ними был новый Фарон. Они все изменились после своих заданий, но Фарон изменился к худшему.

Лора попыталась оживить увядший разговор, произнесла пару общих фраз. Фарон разглагольствовал вдохновенно, хватался за карты, но не смотрел в них; он любил голос Лоры, на него всегда действовал ее нежный, чувственный тембр. Он сразу понял, что она без ума от его нового облика. Лора нравилась ему с самого начала, еще с Уонборо, но он никогда по-настоящему не пытался ее завоевать. Теперь другое дело — ему нужна была женщина. Какого черта, чем он не угодил этой Мари? Он хотел настоящую женщину, свою собственную, чтобы щупать, когда придет охота. Не шлюху, прости господи, только не шлюху: ей всякий раз плати за капельку любви, словно нищий, изгой, полное ничтожество. Нет уж, никаких проституток, за что ему такое унижение? И великий соблазнитель закурил сигарету.

Все наблюдали за его жестами. Вот он закурил и теперь шумно, самым мерзким образом, сосал окурок. И они, не в силах больше сидеть с серьезным видом, дружно расхохотались. Первый раз в жизни Фарон понял, что над ним смеются. Сердце у него екнуло.

Шли дни. Однажды под вечер, гуляя с Кеем по Оксфорд-стрит, Пэл случайно увидел в витрине твидовый пиджак — такой, какой мечтал купить отцу. Темно-серый пиджак от костюма, великолепный, идеально приталенный. И купил. Немедленно. Он, конечно, не совсем был уверен в размере, но в крайнем случае можно чуть-чуть перешить. Дней через десять, в конце месяца, у отца день рождения, а он второй раз подряд не сможет его поздравить. В ожидании встречи с отцом он обнимал пиджак, аккуратно висящий в шкафу в Блумсбери.

В следующее воскресенье, в конце третьей недели января, Лора по инициативе Франс Дойл пригласила Пэла в Челси на обед. Парадный костюм, седло барашка и картошка с собственного огорода. Утром, перед выходом, Сын на кухне в Блумсбери молил Кея о помощи — как ему произвести хорошее впечатление?

— Подскажи, о чем с ними разговаривать, — стенал он.

Толстяк, сидевший вместе с ними за столом, кивнул, не отрываясь от своего учебника английского и бормоча под нос грамматические упражнения:

— Hello pappy, hello granny, very nice to meet you, Peter works in town as a doctor [9] Здравствуй, папочка, здравствуй, бабушка, рад вас видеть, Питер работает врачом в городе. ( англ. ) .

— Говори про охоту, — не задумываясь, ответил Кей, — англичане любят охоту.

— Я в охоте полный профан.

— How can I go to the central station? — звучало на заднем плане. — Yes no maybe please goodbye welcome [10] Как мне пройти на центральную станцию? Да, нет, возможно, пожалуйста, до свидания, добро пожаловать. ( англ .) .

— Тогда про машины. Наверняка папаша любит тачки. Заговоришь про машины, он тебе станет рассказывать про свою, а ты сиди с открытым ртом.

— My name is Peter and I am a doctor. And you, what is your name? [11] Меня зовут Питер, я врач. А как вас зовут? ( англ. )

— А если он меня спросит про какие-нибудь тормоза? Я в них не разбираюсь.

— Импровизируй. Чему тебя на занятиях учили?

— Every day I read the newspaper. Do you read the newspaper, Alan? Yes I do. And you, do you? Oh yes I do do. Do. Do. Do ré mi fa sol la si do [12] Каждый день я читаю газету. Ты читаешь газету, Алан? Да, я читаю. А ты? Да, я читаю-читаю. Читаю. Читаю. До-ре-ми-фа-соль-ля-си-до. ( англ .) .

Кей со злости пнул Толстяка под столом, чтобы тот не бубнил. Толстяк вскрикнул, Пэл засмеялся, а Кей сказал:

— Слушай, если уж ты способен проводить операции для наших спецслужб, так и с Лориными родителями как-нибудь выживешь. Скажи себе, что это эсэсовцы и ты должен выкрутиться.

Ужин прошел как по маслу. Пэл отлично поладил с Дойлами и произвел на них хорошее впечатление. Вежливый, приветливый, изо всех сил старается не запутаться в своем английском. Франс наблюдала за влюбленной парой — дочь сидела слева от Пэла. Держались скромно, но некоторые признаки выдавали их с головой. Она уже давно догадывалась. Значит, это ради него Лора каждый день старательно наводит красоту. Да, Франс подслушивала у двери ванной, как дочь прихорашивается перед уходом. Мать наконец успокоилась: в прошлом январе, когда Пэл открыл ей тайну, она так испугалась за Лору, что не спала несколько ночей кряду. За последние месяцы она виделась с Лорой только мельком: та дважды уезжала в Европу надолго, якобы со своими йоменами. Ей хотелось сказать дочери, что она в курсе, что все знает про британские спецслужбы, что волнуется, но и гордится. Но ничего не сказала — слишком трудно. Во время отлучек Лоры им с Ричардом приходили письма из армии: “Все в порядке, не волнуйтесь”. “А как не волноваться?” — думала Франс, вспоминая дочь, солгавшую ради великого дела. Но чье это великое дело, в конце-то концов? Человечества, то есть ничье. Летом Лора ненадолго вернулась — мрачная, усталая, больная, в жутком виде. Говорила: “Служба помощи, фронт, война”. Служба первой помощи. Она лгала. Однажды ночью, когда дочь крепко спала, Франс Дойл долго сидела у ее кровати, глядя на нее, спящую, разделяя с ней ужасную тайну. Ее дочь лгала. Франс почувствовала себя одинокой, напуганной. Когда Лора снова уехала, она часто пряталась в большом встроенном шкафу на третьем этаже — выплакаться. А когда слезы иссякали, еще долго стыдливо сидела в гигантском гардеробе, дожидаясь, пока глаза окончательно не высохнут: прислуга не должна была ни о чем догадаться, а Ричард тем более. Потом, месяц назад, в середине декабря, Лора вернулась. Еще одно увольнение, на сей раз подольше. Франс сочла, что выглядит она куда лучше: часто напевает, постоянно наводит красоту. Влюблена. Какое счастье видеть, как она уходит из дома в красивом платье, счастливая. Можно воевать и быть счастливым.