Жоэль Диккер - Последние дни наших отцов

Пэл посмотрел Лоре прямо в глаза. Какие у нее прекрасные глаза.

— Завтра мне надо уехать, — сказал он. — На два-три дня, обязательно надо. Самое большее через четыре дня я вернусь. Тогда все решим про отъезд.

Вот, завтра он пойдет к отцу и скажет: либо Женева, либо Америка.

— Возвращайся скорее! — взмолилась Лора.

— Обещаю.

— Обещай еще. Обещай любить меня, как обещал в Лондоне. Это было так красиво, я всегда буду помнить эти слова. Всегда.

— Я буду любить тебя. Каждый день. Всю жизнь. Всегда. В дни войны и в дни мира. Я буду любить тебя.

— Ты забыл: “Каждую ночь. Утром и вечером, на рассвете и в сумерках”.

Он улыбнулся — она не забыла ни единого слова. А ведь он произнес их всего один раз.

— Каждую ночь. Утром и вечером, на рассвете и в сумерках. В дни войны и в дни мира. Я буду любить тебя, — поправился он.

Они снова обнялись, надолго, и наконец уснули. Счастливые.

Отец готовил обед. Чемодан он уже собрал, совсем маленький чемоданчик, только самое необходимое: зубная щетка, пижама, хороший роман, колбаса на дорогу, трубка и кое-какая одежда. Ему было жаль уезжать, словно вор. Но так надо, так сказал Поль-Эмиль. Часы на стене показывали одиннадцать.

Если сын — один из агентов УСО в Париже, он зайдет к отцу. Кунцер был в этом глубоко убежден. Из-за открыток и еще потому, что это единственная ниточка. Гайо сказал, что связывался с неким Фароном, особо опасным агентом, тот готовит в Париже масштабный теракт. Никаких внятных сведений об этом Фароне у него не было, тот на редкость подозрителен, но если он найдет сына, то наверняка доберется до всей ячейки террористов и сорвет их планы. Время не ждет, на кону человеческие жизни. Со вчерашнего дня он с двумя другими агентами дежурил в машине на улице Бак, напротив входа в дом. Теперь это лишь вопрос времени. Конечно, этот Поль-Эмиль мог быть уже в квартире. Но если тот слишком долго не покажется, он устроит обыск.

Кунцер разглядывал редких прохожих. Он видел фото сына и прекрасно запомнил его лицо.

Пэл шел вверх по улице Бак с чемоданом. Посмотрел на часы: две минуты двенадцатого. Через три часа они будут сидеть в поезде. Он спешил. Ускорил шаг и подошел к дверям дома. Он думал о Лоре: вернется за ней, и они уедут навсегда. Хватит с него УСО. Война — это не для него.

Он переступил порог, почти не таясь, только бросил быстрый взгляд на улицу — все было спокойно. Шагая по узкому коридору, ведущему к лестнице и во внутренний двор, где висели почтовые ящики, он на миг остановился прямо перед каморкой консьержки и втянул носом воздух — знакомый домашний запах. Внезапно за его спиной раздались быстрые шаги.

— Поль-Эмиль?

Он вздрогнул и обернулся. Вслед за ним в здание вошел какой-то мужчина — красивый, долговязый, элегантный. В руке у него был люгер, и он держал его на мушке.

— Поль-Эмиль, — снова произнес произнес мужчина. — Я уж отчаялся вас повидать.

Кто это? Гестапо? Говорит совсем без акцента. Пэл огляделся: сбежать невозможно. Заперт в тесном коридоре. В паре шагов дверь в чулан, но из чулана не выйти. Внутренний двор? Там тупик. Кинуться вверх по лестнице? Бесполезно, тот его не упустит; единственный выход — парадная дверь. Обезоружить его? Он стоит слишком далеко, нечего и пытаться.

— Сохраняйте спокойствие, — произнес мужчина. — Я из полиции.

Из-за спины человека с люгером вынырнули еще двое в костюмах, и тот сказал им что-то по-немецки. Немцы. Пэл в панике пытался рассуждать: надо сотрудничать, изображать удивление. Главное, не показывать страха, быть может, это обычная проверка. Может, отправляют на принудительные работы, он как раз подходит по возрасту. Да, наверно, это СОТ — Служба обязательного труда. Только без паники. Не возбудить подозрения. Завтра потребуют явиться в комиссариат, но завтра его уже здесь не будет. Главное — сохранять спокойствие: он знал, как себя вести, для того его и учили.

Два костюма подошли к Пэлу. Тот не двигался с места.

— В чем дело, господа? — спросил он совершенно равнодушно.

Вместо ответа они спокойно, не жестко взяли его за предплечья, обыскали — при нем ничего не было — и подвели к человеку с люгером. Тот указал на чулан, выходящий в коридор, они втолкнули туда Сына и встали в дверях, перекрыв выход. У Пэла задрожали ноги, но он старался держаться.

— Да что вам от меня нужно? — слегка раздраженно повторил Сын.

Первый мужчина убрал пистолет и тоже вошел в чулан.

— Поль-Эмиль, я агент Вернер Кунцер, Группа III абвера. По моим сведениям, вы британский агент.

Вид у этого Кунцера с его безупречным французским был мирный, но решительный.

— Я вас не понимаю, месье, — ответил Пэл.

Голос у него сорвался. Ему уже не удавалось подавлять страх. Абвер, худший из кошмаров. Его схватил абвер. Откуда этот Кунцер знает, как его зовут? Нет, этого не может быть, это дурной сон. Что он наделал, господи, что он наделал? Что с ним будет — и что будет с отцом?

— Так и думал, что вы станете запираться, — смиренно произнес Кунцер.

Пэл промолчал, и Кунцер поморщился. Он знал, что время не ждет. Когда запланирована диверсия? Какова ее мишень? Быть может, Пэл — разведчик, которого послали другие агенты? И скоро они тоже появятся здесь? Может, квартира отца — место подпольной встречи? Ему нужны ответы, как можно скорее, сейчас. У него нет времени ехать обратно в “Лютецию”, раздумывать или избивать. Глядя Пэлу в глаза, он, все так же не повышая голоса, продолжал свой монолог.

— Я не буду вас пытать, Поль-Эмиль. Даже пробовать не стану, у меня нет на это ни времени, ни сил. Но если вы заговорите, я не трону вашего отца. Ведь ваш отец живет здесь, на втором этаже, верно? Славный старичок, очень милый, вы еще ему писали красивые открытки. Если вы заговорите, он меня не увидит, и никого не увидит. Будет спокойно жить своей жизнью. Без всяких проблем. Никаких проблем, никогда, слышите? И если ему что-то понадобится, любая мелочь, лампочка перегорит, я сделаю так, чтобы ему ее поменяли.

Кунцер замолчал, надолго. У Пэла перехватило дыхание. Что он наделал, господи, зачем пришел сюда? Немец заговорил снова:

— Но если вы будете молчать, дорогой Поль-Эмиль, если станете запираться, клянусь жизнью, я приду за вашим отцом, за вашим милым папочкой. Клянусь, он у меня будет терпеть самые страшные муки, какие только может вынести человек, целыми днями, неделями. Я нашлю на него огонь и всех чертей ада, напущу на него гестапо и самых жестоких палачей, а потом отправлю в Польшу, в лагерь, и он будет медленно, тяжко умирать от холода, голода и побоев. Клянусь жизнью: если вы не заговорите, ваш отец вообще перестанет быть человеком. Он даже тенью не будет. Он превратится в ничто.