Жоэль Диккер - Последние дни наших отцов

— Хотите написать отцу? Вот, у меня есть хорошая бумага. Пишите что хотите, я не стану читать и сам отнесу письмо. Хотите, оставлю вас одного на минутку, чтобы не мешать писать?

— Нет, спасибо. Не надо ни писем, ни одиночества. Вы вправду хотите оказать мне услугу?

— Да.

— Сделайте так, чтобы отец никогда не узнал о моей смерти. Никогда. Отец не должен знать, что его сын умер. Это противоестественно, понимаете?

Немец серьезно кивнул.

— Отлично понимаю. Можете на меня рассчитывать. Он не узнает ничего и никогда.

Они посидели молча. Кунцер предлагал ему сигарету, выпить, поесть. Пэл отказался.

— Мне пора умирать. После того, что я сделал, мне давно пора умереть.

Кунцер не настаивал и вызвал стражу. И пока те не вошли в кабинет, успел доверительно шепнуть Сыну:

— Там не было женщины. В квартире женщины не было. Только мужчина. После ареста он почти сразу покончил с собой, проглотил таблетку. Умер как солдат, гордо. Его не пытали. Он не мучился. И женщины не было. А если и была, мы ее не поймали.

На лице Пэла расцвела ангельская улыбка. И он обратил к небесам мольбу — пусть всегда защищают Лору. Во Франции, в Англии, в Америке. Пусть она уедет далеко-далеко. Пусть встретит новую любовь. Пусть будет счастлива. Пусть не печалится о нем, пусть забудет его поскорей, пусть не носит траура. Он предатель, она должна это знать. Но он так ее любил. Любил Лору, любил отца. И то, и то — любовь, но разная. Невообразимо, как это одно слово может означать столько разных чувств.

— Вам не в чем себя упрекнуть, — снова шепнул ему Кунцер. — Вы выбрали отца.

Он взял его за плечи, и Сын подумал, что это отцовский жест, жест отца, когда он уезжал из Парижа, жест доктора Каллана, когда его завербовали в УСО, жест лейтенанта Питера, когда он закончил учебу в Бьюли.

— Любой сын выбрал бы отца! — продолжал Кунцер. — Я сам поступил бы точно так же! Вы были великим солдатом! Сколько вам лет, месье?

— Двадцать четыре.

— А мне на двадцать больше. И я уже никогда не стану лучшим солдатом, чем вы.

Двое гестаповцев вошли в кабинет и увели Пэла. Навсегда. Когда он проходил перед Вернером Кунцером, тот, вытянувшись по струнке, отдал ему честь. И еще несколько минут стоял, отдавая ему честь. А может, и несколько часов.

Через неделю после смерти Поля-Эмиля Кунцер пошел к отцу. Был ноябрь — и его сорок четвертый день рождения. Какого черта он поперся к этому папаше? Именно с этого визита он стал сам себе противен.

Он вошел в дом на улице Бак около половины первого. Проходя мимо чулана, вздрогнул от омерзения. Поднялся на второй этаж, постучал в дверь. И отец открыл. Кунцеру было не по себе: он неделями шпионил за отцом, знал о нем все, а тот его не знал.

— Вы к кому? — спросил старик.

Кунцера поразил его жалкий вид: отец сильно исхудал, в квартире было не убрано. Он ответил не сразу.

— Я от вашего сына.

Отец расплылся в улыбке и кинулся за чемоданом, хватая по пути пальто и шляпу.

— Ну вот, я готов! Я так ждал, боже мой, так ждал! Даже думал, что он больше не вернется. Вы меня отвезете, да? Вы его шофер? Как мы поедем в Женеву? Господи, как я рад вас видеть! Я уж думал, мы никогда не уедем! Поль-Эмиль ждет на вокзале?

Кунцер в замешательстве стал извиняться:

— Мне очень жаль, месье, но я не за вами.

— Что? Мы не едем в Женеву?

— Нет. Но ваш сын поручил мне передать от него весточку.

Отец просиял:

— Весточку? Великолепно! Ве-ли-ко-лепно!

У Кунцера мелькнула мысль сказать отцу о смерти сына, но он сразу ее отбросил. Из-за отца, из-за обещания, данного сыну.

— Я пришел сказать, что у вашего сына все хорошо. Даже очень.

— Но почему он так за мной и не пришел?

— Это слишком сложно.

— Сложно? Сложно? Что тут сложного? Если отцу обещают уехать вместе, за ним приходят, разве нет? Куда он опять уехал, скажите, бога ради?

Кунцер вспомнил открытку из Женевы и, не задумываясь, ответил:

— Он в Женеве.

— В Женеве?

— Да. Я пришел сказать, что вашему сыну пришлось вернуться в Женеву по срочному делу. Он очень занят. Но скоро вернется.

Лицо папаши сморщилось.

— Я так расстроен. Если он уехал в Женеву, то почему не взял меня с собой?

— Чрезвычайная ситуация, месье.

— И когда он теперь вернется?

— Думаю, очень скоро.

Отец, казалось, ослаб и недоедал. Однако из кухни по квартире растекался приятный аромат.

— Вы хорошо едите? — озабоченно спросил Кунцер.

— Иногда забываю.

— Но у вас вкусно пахнет. Готовите что-то?

— Готовлю. Для моего Поля-Эмиля. Каждый день, в полдень, поскорей прихожу с работы. Пораньше ухожу, попозже возвращаюсь. Ведь мы с Полем-Эмилем договорились встретиться и пообедать. Встретиться ровно в полдень, без опозданий, ведь поезд отходит в два часа дня.

— Поезд? Куда вы едете?

— Так ведь в Женеву!

— В Женеву? — повторил Кунцер.

Он уже ничего не понимал.

— А как, черт возьми, вы собираетесь попасть в Женеву?

— Не знаю. Уже не знаю. Но мы едем в Женеву — это точно, так сказал Поль-Эмиль. В дни, когда он не приходит, мне так грустно, что есть не хочется. Грусть отбивает аппетит, знаете ли.

Значит, так было каждый день.

— Вы и сегодня есть не будете?

— Нет.

— Но ведь есть все равно надо! Он скоро вернется.

Кунцер ненавидел себя за эти слова, за то, что воскрешает прах надежды. Но что еще ему делать? Страдание — такая гадость, он не хотел заставлять старика страдать.

— Хотите пообедать со мной? — предложил отец. — Я вам расскажу про сына.

С минуту Кунцер колебался. Потом согласился из жалости.

Отец пригласил его войти; в квартире царил жуткий кавардак, здесь больше не убирались. У двери, готовый к отъезду, стоял чемодан.

— Откуда вы знаете моего сына? — спросил отец.

Кунцер не знал, что ответить, — не мог же он сказать, что они друзья, это уже верх цинизма.

— Мы коллеги, — ответил он, не подумав.

Отец слегка оживился.

— А, вы тоже агент британских спецслужб?

Кунцеру захотелось выскочить в окно.

— Да. Но это секрет.

Отец с улыбкой приложил палец к губам:

— Конечно, конечно. Вы все великолепные люди. Ве-ли-ко-леп-ные!

После обеда Кунцер предложил немного прибраться в квартире.

— У вас нет домработницы?

— Нет. Раньше я сам все делал, тоже занятие. Теперь и душа не лежит.

Кунцер извлек на свет веник, старые тряпки, ведро с водой, мыло и занялся уборкой. Агент абвера убирал квартиру отца английского агента, которого отправил на казнь.

Когда он уходил, отец благодарно взял его за руки:

— Я даже не знаю, как вас зовут.

— Вернер.

Отец подумал, что Вернер — довольно странное имя для англичанина, но ничего не сказал, чтобы не обидеть его.

— Вы придете еще, месье Вернер?