Йожеф Дарваш - Город на трясине

Более трезвому, бетленовскому, ортодоксальному крылу, главным образом из-за его тесных связей с крупным капиталом и боязни экономической силы германского империализма, не слишком нравилось такое «обезветривание», но еще более оно страшилось использовать свое влияние для создания демократического фронта, опирающегося на широкие народные массы. Вместе с народом, содействуя укреплению партий, представлявших подлинно народные интересы, да против нилашистов? Нет, этого не будет. Уж лучше попытаться играть в политическую игру «обезветривания» и попробовать убедить Гитлера, что здесь нет необходимости опираться на головорезов с нилашистским гербом: мы и сами в состоянии служить не хуже…

Характерно, что даже Бетлен, который выступал против Гембеша и его последователей, находясь на левом фланге феодально-капиталистической реакции, долгие годы вплоть до самого последнего времени ратовал за союз с Германией. Почему? Да потому, что это позволяло торговаться с Гитлером: не надо вмешиваться в венгерские внутренние дела, не восстанавливайте с помощью нилашистов народ против господствующего строя… Ведь гитлеровский фашизм пользовался испытанным методом германского империализма, — разумеется, в еще более изощренной форме: Габсбурги, когда им не хотелось уступать, натравливали на помещиков крепостных крестьян, а гитлеровцы — нилашистов. Рецепт, как мы видим, пригодился: реакция уступила и стала торговаться.

А торговаться с гитлеровцами было можно. «Так и быть, вашу власть мы трогать не будем, но для этого вам надо поступиться частью национальной независимости…» А тайком они, разумеется, продолжали поддерживать и нилашистов, чтобы при случае снова использовать их как средство шантажа.

Конечно, одно из непременных условий сделки состояло в том, что левые демократические партии или партии, выступавшие под демократическими лозунгами, должны были истребляться огнем и мечом. Правда, оно было абсолютно излишним, так как венгерская реакция и прежде делала для этого все возможное. Но теперь, чтобы избежать доноса со стороны нилашистов и не прослыть «негодницей» в глазах гитлеровцев, она старалась прыгнуть выше собственной головы. Дарани, пытаясь обезветрить нилашистские паруса, обрушил на страну кошмарные полчища садистов-жандармов, действовавших под вывеской «следователей по внутренним делам».

Эти следственно-карательные отряды, за которые стало бы стыдно даже средневековым инквизиторам, прочесывали деревни и города, точно ищейки, выслеживая коммунистов. Напав на след какой-либо коммунистической ячейки, они, не брезгуя самыми изощренными пытками, старались вырвать у арестованных признание, чтобы уничтожить всю организацию. Не обнаружив таковой, они прибегали к фальсификации, объявляя коммунистической деятельностью даже чтение марксистской литературы, и, прослеживая путь одной переходившей из рук в руки книги, арестовывали в крупных селах, городах и, естественно, в Будапеште сотни активных, тянущихся к свету, сознательных рабочих и крестьян.

Прежние методы допроса выглядели по сравнению с их садистской изобретательностью милой и безобидной игрой. Подошвы, превращенные резиновыми дубинками в кровавое месиво, отбитые почки, ногти с загнанными под них гвоздями, вздергивание на дыбу, доводящие до умопомрачения удары электротоком… Сразу резко возросло число лиц, которые, находясь под следствием, «по неосторожности» вываливались из окон верхних этажей либо, если не было окон, вешались, «когда их на несколько минут оставляли одних»… Подобными методами кончали с теми, кого в садистском остервенении уродовали настолько, что их уже было невозможно считать нормальными людьми. А перед судом, разумеется, с невинным видом клялись, что и пальцем не трогали никого из обвиняемых, что те давали показания без всякого принуждения, и «беспристрастный и независимый» суд, естественно, принимал их заверения как должное…

А что предпринимали легальные левые партии? Многие рядовые члены Социал-демократической партии из-за оппортунистической, предательской политики своих лидеров и вследствие физического и морального террора все больше деморализовались, партийные организации на периферии одна за другой распадались, наиболее стойкие объединялись в узкие секты, собирались небольшими читательскими группками на частных квартирах, чтобы затем подвергнуться репрессиям со стороны палачей. Был выдвинут соглашательский, трусливый лозунг: «Продержаться, сохранить связи, пережить трудные времена…»

Террору подверглась и Независимая партия мелких сельских хозяев. Было бы правильнее, если бы крестьянские массы, состоявшие в партии, заключив политический союз с рабочими из Социал-демократической партии и образовав единый демократический фронт, воздвигли заслон на пути правых и избрали не оппортунистическую тактику выжидания, а борьбу. Однако Экхардт и его сообщники, больше чумы опасаясь, как бы на них не навесили ярлык левых, сделали сногсшибательный ход — поддержали правительство в борьбе против нилашистов… Они даже отказались от участия в оппозиции, чтобы не мешать правительству в этой его «работе».

Не удивительно, что в итоге даже те крестьянские массы, которые шли за партией, потеряли к ней интерес, отошли в сторону или перешли к нилашистам, потрясавшим своими радикальными лозунгами. Крестьян в первую очередь интересовала земля. И на них уже не действовало, что Экхардт, поняв провал своей политики, снова начал разглагольствовать о необходимости проведения земельной реформы и даже заявил: «Если правительство в течение ближайшего года не представит парламенту предложенный мною законопроект о подготовке раздела трех миллионов хольдов земли, я выйду из руководства партии…» Сказано это было очень хитро, просто не верилось, что феодальная реакция пожертвует тремя миллионами хольдов земли, чтобы заплатить Экхардту гонорар за его лояльную оппозиционность, означавшую не что иное, как поддержку существующего правительства. Речь как раз и шла о том, чтобы не жертвовать ни одним хольдом…

Как всегда в самые тяжелые, решающие часы жизни нашего народа, в венгерской литературе появилась в этот период тенденция, свидетельствовавшая о лихорадочной агонии больного организма, о кошмарных, бредовых снах и судорожной тяге к жизни. В целом нельзя сказать, чтобы венгерская литература в эти годы с честью выдержала испытание. Казалось, что в растущей неразберихе, в идейно-политическом хаосе, распространявшемся, точно круги по воде, разум, подобно потерявшей чувствительность магнитной стрелке, заметался то туда, то сюда. Извечный порядок, положение стран света, север и юг, восток и запад, правда и ложь, гуманизм и бесчеловечность — все это потеряло всякое значение. Сильное притягательное и отталкивающее влияние чужеродного явления — гитлеровского фашизма — нарушило равновесие магнитного поля духовной жизни. Что стало с прямым и открытым призывом Петефи бороться за прогресс, с пророческой прозорливостью Ади, умевшего правильно ориентироваться среди опасностей, подстерегавших в феодальных джунглях? Лучшие люди долгие годы отсиживались в сложенной из слоновой кости башне «литературы, независимой от политики», и, будучи изгнанными оттуда ударами, потрясшими всю венгерскую жизнь, создали «новый духовный фронт», надеясь руками Гембеша провести земельную реформу, осуществить социальные преобразования и духовное обновление — построить новую Венгрию…