Марта Кетро - Рассеянная жизнь

Она впустила его в дом и мир вокруг немного дрогнул, потому что пришлось экстренно совместить две реальности: сонного рабочего городка её детства, с грязными разбитыми тротуарами, бурым дымом сталеплавильных печей, с бухими пролетариями, ищущими приключений, с её квартирой, где она никогда не спала с мужчиной, детской с дешёвыми голубыми обоями, по которым водила пальцем, прежде чем заснуть, исследуя переплетения выпуклых листьев и трав, — и ту реальность, где есть горячий смуглый Джеф, полный солнца, алкоголя, страсти и нездешней свободы, способной снести полквартала, если не уследить. Такой человек, как он, просто не мог оказаться в этом месте, а всё-таки оказался, и почти с порога они упали на узкую кушетку и потрахались, а потом ещё раз, на кухонном столе. Не сказать, чтобы получилось ослепительно прекрасно, но это не походило на всё, что когда-либо случалось с ней.

Он уехал утром с первой электричкой, а она заснула с его банданой в руке и проснулась в облаке его запаха. Приснился очередной сон про ядерную войну, будто на Москву сбросили бомбу, над горизонтом расцвёл чёрно-рыжий гриб, а потом земля раскололась и выпустила наружу море; большая вода нахлынула на их и городишко и почти добралась до её третьего этажа. Она подошла к окну и увидела серо-зелёную гладь, на которой покачивались корабли со сломанными мачтами, а вдали виднелись самые кончики красных заводских труб, испускающих последний дым. Пахло морем, а когда она открыла глаза, то поняла, что это его пот, сперма, «Беломор» и немного прокисшего вина, но и тогда она всё ещё не влюбилась.

Только на следующий день в шесть утра она проснулась, как подброшенная, от ясного понимания, что любит его, о чем тут же и сообщила по телефону. Надо отдать ему должное, он ни капельки не удивился, потому что в это время пил с друзьями и к моменту звонка удивить его чем-либо было невозможно. «Я тоже тебя люблю, фасолька, — сказал он ей, — приезжай».

В десять она постучала в дверь его съёмной хаты в Братееве (звонок не работал, отключили, чтобы менты не трезвонили), и он как-то услышал сквозь пьяный сон, открыл и несколько секунд смотрел неузнающим взглядом, потому что не мог сообразить, как она здесь оказалась, да и, честно говоря, её саму не сразу вспомнил. Но впустил, она едва успела разуться и сразу перестала соображать, и в себя пришла только в шесть вечера, под душем. Потом он проводил её к метро.

Теперь она уже ничего не могла сказать про секс, потому что полюбила Джефа, а это совсем другая история. Каждый раз, когда она чувствовала на себе тяжесть его худого сильного тела, над ними открывались облака и столп света соединял её прямиком с небесами — и можно ли понять что-нибудь о качестве секса в таких условиях? Трахаться под присмотром ангелов было не стыдно и не страшно, так она ощущала бессмертие и осмысленность жизни, и если в её личный рай можно попасть посредством конкретно этого обрезанного члена, то ничего не поделаешь — мистические откровения приходят к нам разными дорогами.

Тогда она была глупа и невинна, но и позже, когда жизнь вырастила из неё гибкую умную женщину, всё равно не стыдилась и не смеялась над собой, маленькой. Дух витает там, где хочет, Господь окликает людей разными голосами, и кто однажды услышал зов, тот не ошибётся и навсегда утратит смущение. Её способ был ничуть не хуже, чем отшельничество на столбе, употребление веществ, изнурение в посте и молитве, муки во чреве кита, медитация и прочие методы, которыми человек пытается выйти из тела и соединиться со светом. Но с чисто технической точки зрения ей, безусловно, повезло.

На самом деле Джеф был гениальным любовником, горячим, выносливым и щедрым, и даже смог добыть для неё оргазм, когда разобрался в сигналах — если она мечется, стонет и кусается, то это ничего не значит, а вот если замирает, как зайчик, широко открывает глаза и смотрит диким жёлтым взглядом, то он всё делает правильно, верный знак, что скоро она тихо выдохнет его имя и растопырит пальчики на ногах.

Не оставляло ощущение, что он первый её настоящий мужчина, настолько она была наивна в постели. Джеф чуть не сдох от умиления, когда она впервые в жизни побрилась для него «там» — при этом выбрила только лобок, оставив мягкую каштановую шерстку в промежности. Даже не знала, как это делается — дитя дитём, хоть и готовая на всё, лишь бы ему было хорошо. Он не понимал, но догадывался, что его дело в этой истории совсем маленькое, быть для неё проводником, и роль его не больше и не меньше, чем у кактуса, который Карлос жрёт ради просветления. Не всё, что случается с нами, происходит ради нас — иногда мы только инструмент для других людей, орудие, которым они наносят себе раны или спасают свою душу. Много нужно смирения, чтобы осознать этот факт или хотя бы почувствовать его и не сопротивляться. Любил ли он её? Конечно, он их всех любил. Невозможно трахаться с женщиной, входить в неё, слышать хриплый шёпот, доводить до оргазма и слизывать потом слёзы с её щёк, смотреть в глаза, безумные от наслаждения, и оставаться равнодушным. Она выплеснула на него столько самозабвенной любви, что не увлечься — это надо быть уродом бессердечным. Если бы зажили вместе, то могли и бы надолго задержаться, почему нет?

Джеф не был её первым мужчиной и даже не первой любовью, в кого-то там она влюблялась до него и даже думала, что всерьёз. Но как только это случилось с ним, она поняла разницу. До того встречала тех, кого могла полюбить, и с готовностью увлекалась, а он стал тем, кого она не любить не могла. Он был ей предназначен с большой буквы «П», а она была ему обречена — почти сразу стало понятно, что просто не будет. Он женился после школы и немедленно родил мальчишку, но проблема даже не в этом. Они вот только что подали документы в израильское консульство и ждали ответа — жена с сыном в Баку, а он на Арбате, зарабатывая деньги на переезд. Подходящие документы только у жены, так что прямо сейчас сбежать с прелестной писюхой он никак не мог, да и вообще, его женщину злить не стоило. Во-первых, она же его, родная, а во-вторых, у неё была тяжёлая рука и чёткая уверенность, что хоть тушкой, хоть чучелом, а ехать надо. И либо он едет с ней, либо остаётся бухать дальше с тем, чтобы к сорока превратиться в законченного алкаша и сдохнуть.

Потому что на Арбате пили все и всегда. С утра поправлялись пивом, днём между делом охлаждались белым сухарём, а к шести глаза наконец-то открывались и люди приветствовали друг друга, поднимая алюминиевые солдатские фляжки: «День начался, народ!» — «День начался!»

Прихлёбывали коньячок, отдающий металлом, девчонкам наливали шампанское — в Смоленке с чёрного хода бухло не переводилось, но к ночи все переходили на водку. И это летом, когда жара, зимой же греться начинали сразу, как вставали на точку, и уже без глупостей, только сорокоградусным. При таком ритме до весны дотягивали не все, многие отправлялись отдыхать в дурку или навсегда оставались в сугробе, когда замерзая в пьяном сне, а когда и с ножом в затылочной ямке, с очищенными карманами и в последнем недоумении: «Как так, чуваки, мы же тут свои, арбатские». Джеф уже пережил одну зиму, пережил бы и следующую, а вот дальше вряд ли, уж очень резво начал.