Марта Кетро - Рассеянная жизнь

…Накануне последней встречи Поль вывозила свои вещи из дома на улице Аронсон, и помогать ей пришёл Ави. Она не сомневалась, что исчезнет так же тихо, как и жила, но соседи вдруг оказались у неё во дворике и устроили страшную суету. Тиква испекла пирог и принесла в подарок, улыбаясь таинственно и нежно, и волосы её вились, мягко спускаясь на плечи. Дани помог донести чемодан до машины, певица неожиданно обняла Поль, прижав её к мягкой груди. Джулиен прокричал: «Бай-бай!» и даже Ривка высунулась из окна и произнесла прощальную речь, которая рассмешила Ави. Когда отъезжали, Поль увидела, что кукольник вышел на веранду и машет рукой на прощанье, марионетка повторяет его жест, а маленькая чёрненькая Мици глядит ей вслед золотыми глазами.

— Что тебе сказала божья старушка, Ави? — спросила Поль. — Она всё время на меня сердилась за что-то.

— Сказала «наконец-то, наконец-то ты нашла мужчину», — усмехнулся он. — Сильно злилась, что тратишь время впустую. Извини, говорит, за горшки, но зла не хватало, что сидишь дома одна и не имеешь семьи, как положено хорошей еврейской девочке.

— Вот ведьма, — восхитилась Поль. — Я думала, Дани хулиганит, а это она клюкой своей орудовала!

На самом деле Поль не могла опомниться от удивления. Казалось, она невидимка, а на самом деле люди прекрасно всё замечали, имели мнение на её счёт и даже успели по-своему привязаться.

Ави забрал её вещи к себе, в его квартире кладовка была лишь чуть меньше, чем прежняя комната Поль. А сама она пошла к Машеньке, та согласилась приютить её на несколько ночей.

Вечером сидели на крошечном балкончике, пили «Ламбруско» и болтали. Розовое закатное солнце окрашивало светлые Машенькины кудри в клубничный блонд, и Поль жалела, что не умеет рисовать — можно бы сфотографировать, но хотелось зафиксировать и свет, и линию, и волшебное состояние «здесь и сейчас». Тель-Авив весь наполнен сиюминутной правильностью, на любом углу с человеком может приключиться уникальное переживание. Солнце отразилось в окне, прошла девушка, нарисованная одним росчерком чёрной туши, алый цветок медленно упал с дерева и опустился под ноги, кто-то заиграл на дудочке в ночи, море вынесло в ладонь гладкую перламутровую ракушку — и всё, ты в говно, как выражалась Поль, сражён ускользающей красотой и готов рыдать.

Разговор тёк неспешно и вроде бы ни о чём, но через полчаса Машенька, потянувшись за оливкой, констатировала:

— Да ты втюрилась в кого-то.

Она не знала про Гая, Поль почему-то не хотела говорить о нём — то ли считала случайной связью, то ли стеснялась. И сейчас она подумала, не рассказать ли, но осознала, что не готова. Мелькнул нелепый страх — вдруг он ей тоже приснился, придумала его, взбесившись от одиночества и недотраха, или, романтично говоря, сочинила себе параллельную реальность, и если облечь историю в слова, окажется, что она несовместима с этим миром. Мелькнёт драконий хвост, вылезет несоответствие, небывальщина, которая покажет Поль, что на самом деле ничего не было. Поэтому она только улыбнулась, а Машенька, настроенная на романтический лад вторым бокалом шипучки, пояснила:

— Молчишь так, будто есть о чём.

А на следующий день было последнее свидание, и Поль спешила на встречу, всерьёз опасаясь, что правда всё придумала. Но нет, он был, и точно такой, как она помнила — живой, горячий, сильный, более реальный, чем весь остальной мир. И потому, когда на площади Бялик у фонтана, он наконец разомкнул объятия, и Поль ускользнула, ей показалось, что и жизнь немножко закончилась. Так, не слишком явно, но что-то схлопнулась. И уже возле Машенькиного дома она отчаянно пожалела, что такая дура — заигралась, ради красоты момента так и не взяла его телефон. Господи, хоть бы в фейсбуке добавила! Немое приключение показалось вычурным идиотизмом, Поль ругала себя и успокоилась только одной мыслью: «я знаю, где он живёт. Если что, приду к нему под окна и буду кричать». В глубине души Поль верила, что не потеряет его. Это было бы обидно, да и трудно в современном мире потерять человека, если он сам того не захочет — слишком много вокруг нас социальных связей. Правда, она не подумала, каково Гаю, который совсем ничего не знал и остался ни с чем, но она вообще редко думала о том, каково это — быть с ней.

В ночь перед отлётом Поль неожиданно для себя сделала то, от чего зарекалась — написала Джефу письмо.

«Время такое, душа моя, что пишешь письма на адреса, забытые лет десять назад. Более поздние — чересчур живые, фейсбук приносит фотографии, и при первом же взгляде понятно, что мне нечего сказать этим отяжелевшим мужчинам, слишком многозначительным для подлинной силы и слишком тревожным для хороших любовников. Да и не станут они слушать эльфа, оказавшегося поддельным — ведь настоящие не стареют и кудри их не распрямляются в отсутствие химической завивки.

Ты же помнишь меня прямоволосой, и пишу тебе я, прежняя, тому, каким ты был в январе, в самый тяжёлый год из всех моих, не считая того, когда мама умерла, а я переехала.

Я опять уезжаю, а ведь почти прижилась. Научилась печь пирожки, поверишь ли. Мама однажды сказала: «Тесто наощупь должно быть как женская грудь», и более никаких рецептов не оставила, но мне, ты знаешь, хватило — каждая женщина учит дочь всего одной вещи, и мне с моей повезло.

Недавно вдохнула ночной воздух, а он горячий. Пришёл хамсин, весна закончилась, вот где горе. После Песаха дождей не жди, Кинерет в этом году не наполнился, а ведь осталось всего полметра. Бедное озеро с пресной водой, жители пустыни вечно его вычерпывают до дна и всё время ждут, что однажды зимой оно всё же нальётся до краёв и тогда откроют дамбу Дгания, чтобы выпустить лишнее. Я надеялась, что это случится скоро, и кто-нибудь меня отвезёт смотреть на воду, которую ждали почти четверть века (последний раз она открылась в 1992 году). Вооот, а потом подумала-подумала, и знаешь что? да ну его нафиг. Плохой был год — ты уехал. Ну и прочее: гайдаровская реформа, когда цены взлетели, Югославию разорвало и многих убили, и в Карабахе столько людей погибло, совок весь переколбасило, Грузия воевала Абхазию, Приднестровье запылало, а главное, Марлен Дитрих умерла. Вдруг не к добру эта Дгания.

Я утром улетаю в Москву. В садике Сюзан Даляль цветут грейпфруты и густой сладкий запах накрывает белую площадь, где не будет меня. И на Бялик я не приду, не поздороваюсь с жёлтой рыбой, у которой тёмное пятно на боку. Но как окажусь в Москве, поеду на Арбат. Не сразу, не в первый день, но поеду обязательно, и пройду его весь, от Арбатской до Смоленки, мимо «Праги», мимо Театра Вахтангова и булочной, снова пройду насквозь, в самый последний раз. А возле аптеки оглянусь и, может быть, увижу нас.