Марта Кетро - Рассеянная жизнь

— У меня карточка, я заплачу, а ты оставь чаевые, — сказала она.

Нико из принципа заспорил: пятнадцать минут два кофе несли, хрен им, а не чаевые за такое обслуживание, но потом сдался и принялся выгребать из карманов мелочь. Поль вздохнула, положила сто рублей поверх чека и встала из-за стола. Когда вышли на улицу, Нико было потянул её в сторону вокзала, но Поль остановилась, потыкала в телефон и улыбнулась:

— Извини, я на такси, через три минуты придёт. Страшно рада была повидаться, ты замечательный.

— А ты буржуйка совсем, раньше всё больше на метро каталась.

— Буржуйка — это печь, а я просто спешу очень.

— М-да, жёстко с тобой жизнь обошлась, злая стала, — с сожалением сказал Нико.

Он до последнего не верил, что она смоется, но тут возле них притормозило такси, и Поль нырнула в машину, захлопнула дверцу и помахала ему через стекло.

«Ишь ты, сука какая».

Поль и правда предпочитала метро, но сейчас хотела исчезнуть без объяснений. В конце концов, было ведь месяца три или четыре, когда она его по-честному любила. Ладно, полгода. И хотя бы ради этого не стоило его обижать.

Поль доехала до Александровского сада и медленно пошла по Воздвиженке вниз, на Калининском спустилась в переход и сразу возле «Праги» свернула на Арбат.

Она прошла его насквозь, как и обещала, и никого не встретила, кроме тёплого июньского вечера. У неё было много свободы сейчас, Поль всей кожей чувствовала ветер возможностей, который дует для всех и всегда, в любую минуту жизни, но ощутить его почти невозможно, потому что есть множество ограничивающих стен, у каждого свои. Сдерживают обязательства, недостаток сил, таланта, денег, красоты, образования, здоровья и прочие обстоятельства, которые крепче железа и тяжелей камня. Но именно сейчас Поль знала, что её стены стали проницаемы и у неё есть выбор. Можно остаться и ещё раз попытаться быть успешной на московской литературной ниве. Можно уехать, выучить, наконец, язык, чтобы птичий щебет наполнился словами и смыслами, найти несложную работу, позволяющую жить просто, но бестревожно. Или медленно стариться, превращаясь в полубезумную средиземноморскую старуху с полусотней медных браслетов на обеих руках. Ах, да, можно наконец-то выйти замуж и начать почти совсем новенькую жизнь с чистого листа. Нельзя только увидеть ту девочку, что бежит по Арбату навстречу своей бесконечной любви, бежит, не оглядываясь, почти не касаясь земли, и не может остановиться.

А ночью Поль разбудил сигнал воздушной тревоги. Услышала рёв сирены, и первая мысль была: «Ну твою же мать, и сюда дотянулись». Уехала, называется, с Ближнего Востока. И только через полминуты, не меньше, Поль сообразила, что орёт приложение в её телефоне — «Цеве адом», «красный свет», оповещающее израильтян о ракетах. Поль настроила его так, чтобы оно срабатывало, когда Тель-Авив начнут обстреливать, а то вдруг не услышит настоящую сирену, пропустит самое интересное. И вот теперь оно вопило, пока Поль судорожно отключала звук. Понадеявшись, что не поставила на уши весь отель, села в кровати и стала листать новостные израильские сайты. Примерно через полчаса узнала, что в Тель-Авиве имело место ложное срабатывание системы.

А потом как-то случайно зашла на сайт «Аэрофлота» и взяла билет на послезавтра, на среду.

Её издательские дела были закончены, последнего дня хватило, чтобы подобрать хвосты и купить подарки для Машеньки и Гая, небольшие, в ручную кладь. Ави она собиралась привезти «Белугу» из дьюти-фри, для Машеньки — театральную помадку с цукатами. С Гаем было сложней, но тут кстати вспомнилась его анкета на сайте знакомств — авторское кино и книги, — так что она отправилась на Тверскую и в магазине «Москва» нашла альбом фотографий Нобуёси Араки, на удивление не слишком дорогой и весом даже меньше килограмма. Не вполне кино, конечно, зато на английском. Там была прелестная серия фотографий его жены, где сначала она, юная, спит на дне лодки, а в конце умирает от рака у него на руках. Поль подолгу смотрела на эти фото, пытаясь разглядеть, где прошла граница, отделившая нежную сексуальную девчонку от той, что лежит в чистой смертной постели, слишком белой и неизмятой для живых.

Зашла в «Zara» за свежей футболкой и удостоилась комплимента от продавца: «Вы так… необычно одеты». Осмотрела своё платье со сложно скроенным подолом, десяток медных браслетов на руке, тупоносые ботинки, и оправдалась: «Я из Тель-Авива». Отошла и рассмеялась, вспомнив, как объясняла свои странности соученикам на курсах иврита: «Я из Москвы». Теперь всё сошлось и для всего у неё есть объяснение. Она не отсюда и не оттуда, дом её там, где согреется сердце. Возле булочной на Арбате, возле пруда с кувшинками, в садике, где чубушник, у воды.

Бывают народы-переселенцы и народы-кочевники, когда они встречаются в пути, то и не отличишь, и те едут, и эти. Но разница в том, что у переселенцев дом есть, пусть он покинут или они к нему возвращаются, или собираются строить новый. Они в пути временно, даже когда это время растянулось на пару тысяч лет — у евреев был дом и в годы рассеяния.

У кочевников существует только идея дома, а его самого не будет, пусть они и отстроятся где-нибудь, и осядут. Поль любила рассматривать фотографии цыганских хором, это же в чистом виде идея, и живой человек туда неловко вписан. Сидит себе в уголке и не совсем понимает, как этим пользоваться, пусть и всё у него, как у людей. Вещей много, ни одна из них ему не нужна, просто положено для достоверности. Уют не получился, хотя всё вроде собрано для него. Удивляется каждый раз, когда по адресу его находит письмо или посылка — я что, серьёзно тут есть? По-настоящему живёт, пока в путешествии, а если зачем-то застрял на одном месте, ведёт себя странно: готовит всякую быструю дрянь, много врёт на непонятном языке, открывает дверь наружу, помолившись на всякий случай — никогда точно не зная, Тель-Авив там, дождливая Москва, Солнцево в снегах или другая неведомая земля, горящая под ногами. Одет тоже кое-как, потому что ни в чём не уверен, господин он или нищий, приехал или всё ещё в пути, молод или остепенился, жив или сам себе снится, задремав по дороге из одного мира в другой.

…В последний вечер Поль бродила по улицам и слушала голоса. Так странно понимать каждое слово, замечать сценки, за которыми скрываются сюжеты — банальные, но такие ясные. Парень стоит под окном и кричит приятелю: «Слушай, я тут бывшую встретил. Пошли бухать?!» Потом видит Поль и провожает заинтересованным взглядом, а друг сверху комментирует: «Вооот, а я о чём? Полно баб-то. Ой, извините, девушка. Девушек, я говорю… А не хотите познакомиться?»

У метро статная женщина страстно и едко говорит мужчине: «Искренности захотел? Ииииискренности, значит? Да гааавно ты после этого!», а он только гуще заливается краской.