Людмила Уварова - От мира сего

Он ответил:

— Неужели я буду втягивать тебя в наши личные раздоры? В сущности, это никого не касается, кроме меня одного.

Так он сказал, и она поверила, отстала от него. А он все-таки однажды изловчился и хорошенько избил парня. Того самого. Колошматил его что есть сил, при этом мстительно думал:

«Вот же тебе, получай за мордоворот!»

Было ему в ту пору неполных тринадцать лет.

Из года в год Зое Ярославне обещали в больнице предоставить более просторное жилье. Однако время шло, а она продолжала жить в крохотной однокомнатной квартирке; хорошо, что Сережа согласился переехать к бабушке, ее матери, а то жить в одной комнате вдвоем с сыном, который постепенно, неумолимо рос и взрослел, было и тесно, и неудобно.

Правда, Владик как-то предложил ей:

— Давай сменяем наши две квартиры на большую квартиру и будем жить втроем с Сережей.

Но Зоя Ярославна наотрез отказалась. Слов нет, она любила Владика, может быть, почти так же, как любила сына, но жить вместе, все время, — благодарю покорно!

Кроме того, Зоя Ярославна считала себя решительно неприспособленной к семейной жизни, не желала вести хозяйство, готовить, убирать, стирать. Это все было не по ней.

— Одна голова не бедна, — часто говаривала Зоя Ярославна. — Я могу весь день просидеть на сигаретах и чае, в лучшем случае на кофе с сушками, могу не мыть посуду сколько хочу и не подметать пол. Кто мне указчик, кроме самой себя?

Раза два в неделю она приходила к матери повидаться с Сережей. Чаще не получалось — не хватало времени. Иногда Сережа навещал ее. Отношения у них были хорошие, родственные, такие, какие полагаются между матерью и сыном.

Хотя Сережа и относился к ней порой иронически, она прощала ему. В конечном счете, она знала, он любит ее, привязан к ней искренно, это самое главное, а если даже и слегка подсмеивается порой, что ж, на здоровье, если ему это по душе…

Перед приходом Владика Зоя Ярославна убирала квартиру, тщательно подметала пол, мыла посуду горячей водой с содой.

Владик был необыкновенно аккуратен, чистоплотен и брезглив, словно кошка; если она подавала ему стакан чаю, мог долго, придирчиво обнюхивать стакан, разглядывать его на свет. Вначале Зою Ярославну это раздражало, потом она привыкла.

В течение двух дней квартира сверкала чистотой, на столе, покрытом крахмальной скатертью (Владик не выносил клеенок), рядом с цветами в вазе стояли пирожки с капустой, особенно любимые Владиком, к обеду подавался компот из консервированных фруктов, предпочитаемый Владиком на десерт.

Зато когда он уходил, все становилось на свое место: пол оставался неметеным, пыль густо оседала на мебели, на подоконниках, в кухонной мойке громоздились немытые тарелки.

Приходя домой из больницы, Зоя Ярославна блаженствовала возле телевизора, с бутылкой кефира в одной руке и ломтем хлеба в другой.

Пепельница, стоявшая на журнальном столике, была полна окурков.

Никто не корил Зою Ярославну, не призывал ее к порядку и чистоте. Кругом было привычно тихо, захламлено, и можно было делать все, что только душе угодно.

Так продолжалось до следующей пятницы или субботы, когда должен был вновь появиться Владик.

Мать Зои Ярославны, пожалуй более дальновидная, чем дочь, сказала однажды:

— Боюсь за тебя, Зоя.

— Почему ты боишься? — удивилась Зоя Ярославна.

— Ты чересчур рьяно относишься к своему другу.

— Чем же рьяно?

Но мать увидела: дочери неприятны эти слова, и не стала продолжать. В сущности, не ее дело вмешиваться в личную жизнь Зои. Зоя достаточно взрослая, сама все может решить так, как ей надлежит поступать.

Однако немногие слова матери все-таки запали в душу Зои Ярославны. И она осознала то, что и следовало осознать: не нужно чересчур сильно любить, излишне горячо принимать все к сердцу. А что, если эта затянувшаяся связь почему-либо оборвется? Что тогда? Как все будет?

Она старательно отгоняла от себя тяжелые, страшившие ее мысли: в конце концов, все хорошо, у нее с Владиком прекрасные, добрые отношения, чего пугаться? К чему представлять себе то, что, может быть, никогда не сбудется?

Недаром же существует справедливая английская поговорка: don’t trouble troubles before troubles trouble you; не трогайте забот, пока заботы не трогают вас.

…Но мать, видно, в воду глядела. В один прекрасный день все кончилось. Все, разом.

Владик поехал в командировку, куда-то под Вологду; командировка длилась около месяца.

Обычно он звонил ей из других городов, сообщал, когда собирается приехать. Иногда, если ей случалось быть свободной от работы и от дежурств, она ездила на вокзал или на аэродром встречать его. Тогда они прямехонько ехали к ней, он принимал ванну, а она накрывала на стол, где в центре непременно красовались в миске пирожки с капустой, а к обеду бывал на десерт компот из консервированных персиков, абрикосов или черешни.

На этот раз Владик ни разу не позвонил. Зоя Ярославна высчитала: время командировки уже истекало, пора бы ему вернуться.

Но почему же он не возвращается? Почему не дает о себе знать?

На службу его она не решилась позвонить, лучше домой. Она звонила ему уже не раз, телефон молчал все время. А тут молодой женский голос произнес:

— Слушаю. Кто говорит?

Зоя Ярославна подумала, что ошиблась, не туда попала, даже хотела было положить трубку. Но не положила, а попросила к телефону Владислава Григорьевича.

— Его нет, — ответил голос. — А кто его спрашивает?

— А кто со мной говорит? — спросила Зоя Ярославна.

— Его жена.

Зоя Ярославна с размаху бросила трубку, потом выхватила сигарету из пачки, лежавшей возле телефонного аппарата, глубоко затянулась.

Как же так? Как он смел так поступить? Не сказал ни слова, не простился, таясь от нее, просто предал. Да, он предал ее: то, что он сделал, иначе и не назовешь как предательством.

Должно быть, женился там, в Вологде, привез жену оттуда, и, надо думать, жена у него молодая, по голосу чувствуется, во всяком случае моложе ее, Зои Ярославны.

Они все, провинциалки, спят и видят, как бы переехать в Москву, остаться жить в столице!

А может быть, она вовсе не провинциалка, а москвичка, это давний роман, Владик давно уже тяготился ею, Зоей, и давно уже задумал бросить ее, жениться на какой-то молоденькой, которая ему, наверно, нравилась больше. Или ему захотелось детей, своих детей, и он решил порвать с Зоей и жениться на женщине, которая родит ему детей…

Окурки в пепельнице росли, Зоя Ярославна лихорадочно закуривала, потом бросала недокуренную сигарету, закуривала снова. В ушах звучал, не переставая, голос женщины, которая стала женой Владика.

Вот и сбылись слова матери.

Зоя Ярославна металась по своей маленькой квартире, шагала из комнаты на кухню, из кухни в коридор, выходила на балкон, смотрела на улицу, расстилавшуюся перед домом, и не видела ничего.