Филип Хеншер - Дружелюбные

– Перестань… – Блоссом не собиралась вникать.

– Я его много лет не видела, – причитала Лавиния. – Ох, Блоссом. Я ходила к нему – пять лет назад, перед рождением Расселла. Еще хотела сказать ему, но потом поняла: нет смысла. Так что пошла наверх, приняла у него ванну, спустилась чистая и ушла.

– Просто поезжай домой на такси, – посоветовала сестра. – Для воспоминаний у нас еще будет достаточно времени.

Когда новость услышал Шариф, он обернулся к жене и неловко положил руку ей на плечо – чего за ним никогда не водилось. Он хотел сжать ее ладонь своей. В гостиной шел выпуск новостей. Непривычная к такому обращению, Назия повернулась и посмотрела на него. Лицо ее было обеспокоенным, но поначалу она не осознала, как близко к ним случившееся. И сообразила, лишь взглянув в широко распахнутые глаза мужа.

– Хью Спинстер, – повторила она.

– Видел, как он вышел из дома сегодня днем. Просто вышел и сел в кресло, сидел и не двигался. Подумал еще: все ли с ним в порядке? – Шариф поднялся. – Как бы то ни было, я должен сказать. Я пошел туда.

– А что ты скажешь?

– Не знаю. – Он потянулся, погладил жену по руке и наконец взял ее ладонь в свою и легонько пожал. Потом поднялся. – Что-нибудь да скажу. Его не следует оставлять одного.

– Это его убьет, – вздохнула Назия. – Просто убьет. Ему почти девяносто.

– Он вполне здоров. Мы поддержим его.

– Эти террористы… эти люди… убийцы… они…

– Ну, скажи это. – Шариф понял, что это необходимо. – Только один раз и больше никогда.

– Это пакистанцы.

– Знаю, – ответил Шариф.

– А еще…

– Достаточно, Назия! – оборвал ее муж. – Хватит с нас историй о несправедливости.

И он вышел из дома. Иногда, идя к Хилари, он ловко перешагивал через низенький забор между палисадниками. Но сегодня вышел за ворота, прошел по подъездной дорожке своего дома, свернул на ту, что вела к дому соседа. Звонок в дверь ничего не дал, но с возрастом Хилари стал глуховат и, если был в саду, мог не услышать. Шариф робко приоткрыл деревянную калитку сбоку от дома. Казалось, он позволяет себе лишнее. Глубоко внутри Шариф осознавал вероятность того, что Хилари не захочет видеть человека с его цветом кожи. Может, именно ему придется убеждать соседа, что он, Шариф, не имеет никакого отношения к убийцам его сына. Этим пакистанцам. Тем, кто убил Рафика и профессора Анисула. Шариф и Назия никогда этого не забудут – а Хилари никогда об этом не узнает.

Сосед сидел в одном из деревянных стульев во внутреннем дворике; седая шевелюра растрепана на манер брызг от брошенного в воду камня. Шариф вежливо кашлянул, и тот обернулся. И посмотрел внимательно, заинтересованно и слегка раздраженно – словом, так, как смотрел всегда.

– Тихо же ты прошел, – заметил сосед. – Как дела, молодой человек?

– Вот, решил зайти, – сказал Шариф.

– Всегда рад, – отозвался Хилари. – Хочешь чаю или чего-нибудь? Я только что попил.

– Нет, ничего, – ответил он.

Почти царственным жестом Хилари указал на стул рядом с собой.

– Да я зашел пригласить тебя провести день с нами, – сказал Шариф. – Ну, то есть по преимуществу с Назией – мне нужно в университет.

– Вы очень добры. Большое спасибо.

– Не знаю, что еще сказать.

– Все нормально, – отозвался Хилари. – Просто подумалось: его я видел чаще всех. Понятия не имею, как сейчас выглядит Лео. Но Хью видел все время.

– Когда?.. – озадаченно переспросил Шариф, но тут до него дошло, что имеет в виду Хилари. Тот все глубже погружался в пучины горя – это было заметно.

– По телику, – вздохнул сосед. – Вот, в прошлом месяце. В той роли, в «Кабинетах и комнатах». Смотрел? Отличный фильм. Не думаю, что он так выглядел на самом деле: его нарочно состарили при помощи латекса и парика. Как будто старше меня. А раз досмотрел серию и переключил на другой канал – а там он рекламирует шоколадки или что-то в этом роде, и на вид не больше двадцати пяти. И тут ты, подумал я. С такой насмешливой улыбочкой, понимаешь? С улыбочкой. Как думаешь, теперь перестанут крутить рекламу с ним?

– Не знаю… – беспомощно развел руками Шариф.

– Бедная его жена… то есть вдова. Включает телевизор, чтобы отвлечься, а тут – та-дам! – без предупреждения – на экране появляется он, озадаченно пялясь на банку фасоли. В правой руке. Той самой, которую размазало по всему Тэвисток-сквер в сотне метров от головы.

– Не зацикливайся на этом…

– Вообще-то я сам все испортил… – Но тон Хилари был совершенно спокойным. – Увиделся с Хью лишь незадолго до смерти Селии. Лавинию я не видел года два, а Блоссом и того больше. Они всегда жутко извиняются, что у них не вышло приехать. Тебе так повезло с мальчиками и Аишей. Жаль, я не владею секретом, как сделать так же.

– Просто повезло, – сказал Шариф. – Этого нельзя уметь.

– Но времена меняются, правда? – заметил Хилари. – До людей постепенно доходит, что другая религия – не повод убивать ближнего.

– Тоже верно, – согласился Шариф. – А иногда и религия меняется. У моего деда…

И осекся. Прямо у него за спиной послышался шум: кто-то довольно настойчиво стучал в стекло двери во внутренний двор. Он поймал себя на идиотской мысли, что сосед много лет держал затворницей жену и прятал ее от мира и от него, Шарифа, и теперь она хочет привлечь внимание. Обернувшись, сначала он не смог разглядеть ничего, кроме полумрака комнаты. Тут его внимание привлекло какое-то движение в самом низу двери. Это оказалась питомица Хилари, существо, которое он звал Гертрудой. Ее голова билась о стекло. Когда она не двигалась, голова ее смахивала на камень, зеленовато-серый и покрытый коростой от старости. Животное не знало, что такое стекло. Ударялось головой о препятствие, отступало, замирало, но тут же забывало и снова принималось крушить препятствие. Хозяин тоже это видел, но ничего не предпринимал.

– Так что там твой дед? – спросил Хилари.

– Да нет, ничего… – Шариф намеревался пуститься в рассказ о себе и своем семействе, но вовремя вспомнил совет Назии: не стоит разглагольствовать о себе так, как обычно.

– Но все-таки…

– Да ерунда. Дед был полигамен. Женился сразу на двух. Мой отец не знал, какая из них его мать, так что звал так обеих. Большая мама, маленькая мама. Теперь такого нет.

– И неважно, – сказал Хилари. – Все меняется, и в конце концов сына восьмидесятивосьмилетнего соседа отскребают с гудрона перочинными ножиками и совочками терпеливые дворники.

– У моего деда было две жены, но ни отец, ни я о таком даже помыслить не могли. Все меняется, а порой и к лучшему. Пойдем, посидишь с Назией хотя бы сегодня, – повторил Шариф.

– Да ну, какой из меня теперь гость! – возразил Хилари.

– Неважно, – откликнулся Шариф.

Спустя годы Лавиния не могла удержаться, чтобы не искать все, что писали о событии, теперь известном как 7/7. С заметок и статей о брате – посмертная слава которого, казалось, превысила прижизненную, – она скоро переходила на рассказы о судьбах обычных пассажиров метро или автобуса. Читала, что делалось для пострадавших и погибших, слушала их голоса. Однажды вместе с Джереми сходила на собрание тех, кто выжил или потерял близких. Неудачно. В какой-то момент один из участников начал рассказывать свою историю: он был прикован к инвалидному креслу, обе ноги ампутированы выше колена. Лавиния слышала в его голосе напряжение и сдержанность, видела тревогу во взгляде, которым он окидывал комнату. Он выжил, а братьям, женам и детям многих из собравшихся это не удалось. Здесь царил своего рода неписаный закон: выжившие не особенно пускались в подробности в присутствии близких погибших. Джереми крепко сжал ее руку. Он был неизменно нежен, но лишь с ней. И с церемонной почтительностью выражал уважение к памяти Хью.