Анатолий Афанасьев - Искушение

В кафе по соседству Пугачев, не советуясь с Надей, заказал орехи со сливками, кофе, бутылку воды.

— А вино разве не будем пить? — наивно спросила Надя.

Он ответил ей быстрым насмешливым взглядом, подозвал официантку и попросил триста граммов легкого вина «для девушки».

Через полчаса они беседовали как старые приятели. Вино стояло нетронутое. Надя измазалась шоколадом, раскраснелась, успокоилась. Вздорные мысли покинули ее. Федор Анатольевич говорил без умолку, глухо, возбужденно, иногда подносил рюмку ко рту, но тут же ее отставлял:

— Время — вот бог над людьми, вот высшая инстанция. Неумолимое коварное время. Я помню, Надя, как умолял раньше время: ну пожалей! не уходи от меня так скоро! Я тогда хорошо чувствовал, что время — единственный бог. Его частицы рассеяны в нас. Мы приходим из времени и уходим в него. Я физически его чувствовал, как реку, которая нас уносит. Там, где омута, река замедляет течение. Слушаешь, Надя? Я искал во времени не скорости, а глубины. Но это трудно объяснить… Если бы не время, человек сам бы стал равен богу. Но оно сильнее… А потом я перестал замечать его власть. Пустяковый, в общем-то, случай выбил меня из колеи, и я забыл бога. Бога нельзя забывать, а человеческий бог — время.

— Это фетишизм, — сказала Надя.

— Фетишизм? Пусть. Человек становится человеком с той минуты, когда его начинают мучить так называемые вечные вопросы. Например, какие? «Что есть жизнь?», «Почему человек смертен?» — и так далее. Очень, в сущности, простые вопросы, детские вопросы. Вопросы от лукавого. Но, однажды начав задавать их себе, человек теряет покой. Остановиться он уже не умеет, не властен. Он мечется, как раненый зверь, пока не найдет какую-нибудь лазейку в этой черной стене. Он смешон, нелеп со стороны — взрослый умный человек с детским испугом в глазах. Но ведь он переживает второе рождение. В чем смысл жизни? — вот что он хочет постичь своим несовершенным разумом. И каждый из обреченных постепенно вырабатывает собственную спасительную концепцию, вернее, заимствует ее из разных источников. Иногда совершенно неожиданных. Все религии — это не что иное, как приемлемые для большого числа людей концепции смысла жизни. И концепция эта всегда есть фетиш. Потому что до объективной истины (если она существует) одинокий человеческий ум дотянуться не в состоянии, не может. Из огромного числа идей он выбирает несколько, успокаивается на них и тогда уже начинает мало-мальски без страха существовать.

— А кто не находит?

— Тот погибает.

— Наука тоже фетиш, Федор Анатольевич?

— Один из самых типичных. И наука, и искусство, и философия, и… пьянство.

— Вы очень мрачно смотрите на мир, товарищ инженер. А любовь — тоже фетиш?

— Нет, любовь — это инстинкт, не состояние, а свойство души.

— Мудрено вы разговариваете с бедной девушкой Наденькой. Хотите, видно, интеллектом меня обескуражить. Только я всяких этаких речей за полгода — во сколько наслушалась. По-моему, человек начинает фетиши выдумывать просто от лени, от безделья и, может, от нездоровья. Но вы-то не больны, Федор Анатольевич. Зачем вам это нужно?

Пугачев покачал головой, в сотый раз поднес рюмку ко рту.

— Да пейте, пейте. И я выпью. Пьян да умен — два угодья в нем.

— В вас очень много здравого смысла, — сказал Пугачев задумчиво. — И я надеюсь, что вы будете счастливы когда-нибудь. Хотя для думающего человека счастье почти невозможно.

— Где столько несчастных, — продолжила Надя. — Где благополучна лишь посредственность. Так?

— Я устал, — сказал Федор Анатольевич, — от этой нашей болтовни.

Надя видела, что он сожалеет о своей неуместной запальчивости. Она улыбнулась ему, хорошо так улыбнулась, как любящая мать не очень удачливому сыну.

— Мне кажется, Федор Анатольевич, что я старше вас. Вы обижаетесь, как маленький, дуетесь, отворачиваетесь. Зачем это? Хотите, я вам правду скажу?.. Мне весело сидеть здесь с вами, и слушать, и смотреть. Я сама не знаю, как это получилось. Еще утром я ненавидела вас. Но теперь прошло. Совсем прошло! — ее золотистые глаза не лгали и не умели лгать.

Он залюбовался ими, и в груди его тяжело ворохнулось бревно предчувствия. В груди его ожила на мгновение такая боль, что свет померк и люди, стены, столики растеклись в сизое пятно.

— Не надо так, Надя, — попросил он. — Я ведь не железобетонный.

— Что с вами?

— Ничего, — он испугался, что выдал себя с головой, выставил себя на посмешище перед девчонкой. Мало над ним смеялись, еще захотелось.

Надя тоже испугалась темноты, выплывшей на его щеки.

— Вам плохо? Выпейте вина.

Он осушил бокал с наслаждением. Призраки отступили. То, что ему померещилось, было нереально, невозможно и оттого особенно восхитительно. «Кто-то все равно будет мужем этой девушки, — подумал Пугачев. — Какой-нибудь ухарь. Наверное, она будет плохой женой, слишком избалованна, требовательна, непостоянна. Но как же чудесно смотреть в эти умные глаза и слушать этот звенящий, напряженно-изнеженный голос».

И дальше: «Ты ищешь себе нового идола, Федор, так уж ты устроен. Но разве тебе мало Алеши? Служи ему, поклоняйся. Прошибай ради него лбом пустоту. Мальчик стоит того».

Я НЕ ТАК ЖИВУ, подумал он.

— В моем возрасте, — сказал он Наденьке, — человек начинает заново усложнять мир. От этого он не становится лучше. Ни человек, ни мир.

Надя понюхала вино, посмаковала глоточек и заела шоколадом. Ее немного потянуло домой.

— Он начинает искать в мире ценности, — продолжал Федор Анатольевич, — которые когда-то утратил. Более идиотского занятия нельзя и выдумать.

Надя сказала:

— Федор Анатольевич, мне пора домой.

— Да, конечно. Сейчас, только расплатимся.

— Но если вы хотите, посидим еще?

— Зачем же, сейчас пойдем.

— Я передумала, мы будем сидеть тут до закрытия. А после поедем в ночной бар. В «России» есть ночной бар.

Пугачев махнул официантке, расплатился рублями и мелочью. Оставил на чай полтинник.

— Какой вы щедрый, — сказала Надя.

Пугачев на нее не глядел больше. Он решал, следует ли ему допить вино, которого еще порядком оставалось в графинчике. И решил, что следует, то есть обязательно надо допить. Раз уплачено. Он подумал, что зря так распинался перед Надей, и не просто распинался, а жулился выглядеть поинтересней. Вот уж истинно — со свиным рылом в калашный ряд. Но что поделаешь, если накатила такая минута… Сейчас они расстанутся и, скорей всего, больше никогда не увидятся. Это справедливо.

— Я забыла спросить, — напомнила о себе Надя, — как у вас кончилось тогда, с затоплением?

— Сто рубликов у меня отхапал товарищ Пименов. Да-с, идемте?

Он встал и пошел к выходу, не оглядываясь. Нервы его были не в порядке. В последнее время его настроения быстро менялись, и он ничего не мог с собой поделать. Сейчас смех, а тут же рядом — черная меланхолия, будто кто-то раз за разом совал его в прорубь и вытаскивал на солнышко. Кто-то безжалостный над ним куражился.