Николае Есиненку - Деревянная пушка

— Папа…

— Докажи!

— Что тут доказывать… Они и Флорику скоро утащат!

— Как! Это ведь не петух, не поросенок, не овца — корова!

— Не знаю как… да и не в том дело. Просто я чувствую, что все кончится плохо. Если б Андрей… Давайте уйдем, папа!

— А хозяйство на кого бросим?.. Дай бритву поточу.

Он снимает ремень, правит бритву.

— Мертвым хозяйство ни к чему. Уйдем, папа!

— Куда?.. Ты благодари бога, что живем далеко от шоссе и от железной дороги… фрицам здесь просто нечего делать. Вот что я думаю: как они появятся, мы спрячемся в погребе. Пусть вертятся, пусть кричат. Покружат и уйдут… Держи бритву. Берет?

— Правильно говорите, папа. Заколотим окна — и пусть думают, что нас нет… Как это раньше не пришло нам в голову!

— Все, — решительно встает старик, — сегодня их уже не будет.

— Но ведь еще не возвращались! Дайте добрею… мыло сохнет.

— Ну и что, если не возвращались! Солнце садится, значит, теперь не раньше завтрашнего утра. Так уже бывало: нынче туда, а обратно — завтра. Пошли скотину загонять.

— А может, оставим в кукурузе? — Мария утирает заплаканные глаза.

— Волкам на ужин? Нет уж, сейчас запрем, а с утра пораньше выведем в загон. Все, побрила?

— Тогда я кур покормлю… А вы приведите овец и корову.

— Без тебя знаю.

Старик отвязывает корову, выгоняет к речке овец. Одна из них прихрамывает… Он ее ловит, осматривает ногу. Ничего страшного: камешек забился в копыто. Он выковыривает камешек, хлопает овцу по спине — беги!

Смотрит вслед овце. «Ах, если бы не война, как бы здорово жилось мне сегодня с сыном, с невесткой, а может быть, и с внуками!»

— Пейте, пейте, дурочки, — ласково говорит он овцам, — жаль, сестрица ваша опростоволосилась. Не надо было выходить из кукурузы.

Он уже забыл, что, в сущности, сам отдал овцу фрицам. Но вот все наконец напились. Старик обнимает Флорику за шею и идет с ней к дому. Овцы бегут впереди.

Войдя во двор, кричит снохе:

— Я подою овец, а ты корову!

Марии два раза повторять одно и то же не надо. Она уже несет подойник.

Старик засучил рукава, тщательно помыл руки, ополоснул ведро, поймал за шерсть овцу, что поближе, подтащил ее к завалинке, зажал коленями, начал доить. Молока, видно, совсем мало. Старик бормочет:

— Не забыть бы им травы на ночь…

— Я принесу, — отзывается Мария. — Плохо дело: Флорика весь день на жаре стояла, и хорошо, если две кружки надою.

— Травы побольше принеси.

— Ладно. Обвяжу веревкой и принесу на спине… Ох, бегите, папа!

Самолет, конечно, еще далеко. Можно еще многое предпринять. Пока только звук слышен: так-так-так…

— В погреб! — кричит старик, а сам наспех заколачивает окна, дверь. — Мать честная, всегда они застают нас врасплох…

Самолет кружит над домом, а в погребе мертвая тишина. Слышно, как самолет делает один круг, другой, третий. Все это для старика и невестки тянется мучительно долго. Потом — мертвая тишина.

— Боюсь, — шепчет Мария.

— Чего?

— Вдруг бомбу бросит…

— Для чего им?

— А почему тихо?

Словно в ответ на этот вопрос снаружи раздается ужасный шум: мычанье коровы, блеянье овец.

— Что это?! — старик выбирается из погреба.

На дворе все белым-бело.

Овцы кашляют, корова ревет.

— Что это? — повторяет старик и закашливается сам. Весь он, с головы до ног, в чем-то белом. Отряхивается, кашляет, трет заслезившиеся глаза, ничего не может понять и вдруг соображает: — Сера!

Спотыкаясь, бежит к речке.

Мария — за ним.

Бух! Бух!

Брызги поднимаются двумя фонтанами.

— Ничего не вижу! — вопит старик, выныривая из воды. — Сделай что-нибудь!

— Дайте помою!

— С ума сошла? — Старик выскакивает на берег. — Беги к дому! Скот сначала надо спасти!..

Овцы лежат на земле, корчась в судорогах. Глаза у них вылезли из орбит и уже стекленеют, на черных тесемочных губах выступила пена.

Старик бросается на колени, обнимает их, трясет, обливает водой — все напрасно. Он падает рядом.

— Овечка-овечка, кудряшки в колечко…

— Папа!

— Молчи!.. Овечка-овечка, вещее сердечко…

— Папа…

— Молчи!.. Черненькие вы мои, беленькие… дорогие…

— Вставайте, папа… уже темно, а еще надо все отмыть.

Старик ни о чем не хочет слышать. Задыхается.

— Овечки мои… — плачет, гладит их и вдруг останавливается, перестает плакать. — Корова где?

Тяжко мычит Флорика, вся в белом порошке.

— Воды! — кричит старик, кидаясь к корове.

Хватает ведро, обливает Флорику водой, но белый порошок не смывается, а наоборот — схватывается.

— Цемент! — догадывается старик, торопливо общупывая себя.

Его волосы превратились в каменную шапку. То же — у Марии.

Они переглядываются.

Через час старик и Мария обриты наголо, корова — пострижена. Хоть плачь, хоть смейся, хоть волком вой…

Мария носит воду из колодца, старик тоже. Поливает все, что видит вокруг: сено, сарай, стол, летнюю печь, завалинку, окна, стены дома… И как бы невзначай обливает невестку.

— Хо! Что с вами? — она отскакивает.

— Знаешь, где у него слабое место?

— Вы о чем?

— Об аэроплане думаю… Так знаешь, где у него слабое место? Ветрянка.

— Что?

— Ну, мельница эта… что крутится всегда. Пропеллер!

— Я вижу, вы никак не угомонитесь.

— Ну, я же и говорю… Если эту штуку как-нибудь запутать, он ткнется в землю. И я придумал, что надо сделать. Сегодня же! Сейчас! Одного или даже двух арканов мало. Но ведь не может быть, чтобы эти вонючие фрицы были хитрее нас. Давай за дело!

— Поздно… спать хочется.

— Выспимся, когда немца собьем.

Луна взошла — старик и Мария рубят деревянные чурки.

Луна в зените — старик и Мария вяжут поленья к веревкам.

Луна совсем низко над горизонтом — старик и Мария тренируются.

— Теперь представь, что луна — это аэроплан. Так?

Держишь оба полена в руке, веревку подбираешь, чтобы не мешала, и, когда он подлетит, бросаешь!

— Куда?

— На луну, я же тебе толкую!

— Не докину… — Мария дрожит от холода и усталости.

— Докинешь! Если бросить правильно, ветрянка запутается… Ну-ка попробуй!

— А почему я?

— Потому что я буду ловить его арканом. Тут нужна твердая рука. А ты ляжешь в засаде за плетнем… вот здесь. Ты атакуешь отсюда, а я — от сарая. Спросишь — почему? Здесь — самая нижняя точка его полета. Ветрянка остановится, а я накину аркан ему на хвост. Ясно?

— Они убьют нас!

— Нет! Мы им живыми нужны, иначе кого они будут обирать? Ступай-ка проверь, крепко ли аркан привязан к сараю.

— А если сарай сломается?

— Тебе сарай дороже нашей жизни?

— Может, все-таки лучше к дереву?

— Давай к дереву… И надо еще побросать, набить руку.

— У меня руки и без того болят. Устала.

— Вот я и говорю: навык нужен… Давай!