Николае Есиненку - Деревянная пушка

— Это почему же?

— Потому что нас рядом повесят.

Старик даже ахнуть не успевает: легковушка вдруг останавливается перед мостом, переброшенным через небольшую речку. Это, может быть, та же речка, что течет в лощине у дома старика. Немцы выходят из машины, осторожно приближаются к мосту, совещаются.

— Почему стали? — не понимает старик.

— Боятся, что мост заминирован.

— И как же теперь?

— Это их забота, — устало говорит пленник и откидывает голову на спинку сиденья. — Третий раз уже подъезжаем к этому мосту и никак не решатся переехать.

Немцы между тем пришли к какому-то решению. Поворачиваются к старику.

— Хей, партизан!

— Это они мне?

— Тебе, тебе.

— А что им надо?

— Ком! Ком хэр! — зовут немцы.

Старик неловко выбирается из машины, рыжий развязывает ему руки и толкает вперед, к мосту.

— Чего они хотят? — старик оглядывается на пленника. Тот давно уже все понял. Он долго смотрит в простодушные глаза старика и опускает голову.

— Иди, отец, выбирать нечего. Они хотят, чтобы ты первый прошел по мосту. Для того и подобрали тебя. Я им пока нужен живой.

— А если взорвусь?

Пленник горько усмехается.

Старик никогда не был героем. Он, правда, воевал в первую мировую, но после ранения его списали. Он глядит на немцев, потом переводит взгляд на мост, так просто и страшно раскинувшийся перед ним.

— Марш! Марш! — подгоняют немцы.

На лбу пленника, сидящего в машине, выступает испарина.

Старик делает первый шаг.

Немцы тоже замерли в напряжении… на всякий случай они отходят подальше.

Старик уже на середине моста. Он ступает как по иголкам. Бережно ставит носок, пробует им доску, переставляет его на другое место, потом медленно опускает пятку и, подтянув вторую ногу, тут же снова становится на цыпочки. Шаг… еще шаг… Рубаха на нем взмокла… Он срывает пуговицы и тихо, боясь покачнуться, снимает ее.

— Лос! — слышится сзади. — Лос! Идет дальше. Шаг… еще шаг…

С пригорка кидается в воду лягушка — бух! — и плеск, произведенный ее падением, заставляет всех ахнуть и отшатнуться, как от взрыва бомбы.

И снова тишина.

Старик собирается с духом, идет дальше, чувствуя спиной устремленные на него взгляды.

Когда он наконец ступает на другой берег, позади слышатся аплодисменты.

— Браво, партизан! Ма-ла-детс!

Старик тихо плачет. Он стоит на другом берегу и трясется от слез, сам почти не понимая, что с ним происходит. Его возвращают к жизни голоса немцев:

— Геен цурюк! Иди обратно! Давай, партизан!

Теперь они требуют, чтобы он вернулся к ним по другой стороне моста, уже по левой.

— Если хорошо проходить, партизан идти домой! — обещает рыжий. — Марш! Марш!

Как расскажешь про обратный переход через мост? Он идет назад со странной гримасой на лице, сам на себя не похожий, скорее мертвец, чем живой старик.

Немцы подхватывают его под руки, весело хлопают по плечам. Он их не видит, смотрит в пустоту. Они опять сажают его в машину и, переглянувшись, снова связывают руки.

Но он ничего не замечает.

Надо полагать, что он не слышит и не чувствует чудовищного взрыва, поднявшего мост на воздух в тот миг, когда легковушка уже приближается к другому берегу…

По гребню холма старик тащит пушку. Настоящую немецкую пушку.

Вид у него страшный. Пушка тяжелая. Старик тащит пушку, с тревогой посматривая в долину, где виден его домик.

В долине кружит над домиком настырный самолет, он гоняет Марию по полю, а та бежит от него и падает, встает и опять падает. А самолет все прижимает ее к земле.

Старик тащит пушку по гребню холма.

В долине самолет делает еще один круг, пилоты, видимо, замечают старика с пушкой и быстро удаляются.

Старик спешит к дому.

— Открывай ворота! — хрипит он.

Мария всплескивает руками:

— Папа! Что с вами?!

Старик и правда страшен. Он голый до пояса, без телогрейки и шапки, без котомки, все его тело в синяках и ссадинах, обгорелые штаны изорваны до невозможности.

— Давайте помогу!

— Не трожь! — кряхтит он, закатывая пушку в ворота. — Не бабье дело… Сам! — И тут же: — Что еще натворили?

— Издевались.

— Чего хотели?

— К себе в самолет звали.

— Да?! — с неподражаемой интонацией говорит он.

Разворачивает пушку и устанавливает ее во дворе.

— Ничего, теперь у нас есть чем их встретить. Неси лопату — окопаем. Или постой, лучше камнями огородим.

Невестка мешкает.

— Что раззявилась? Думала — не вернусь?

— Как вам не стыдно? — тихо говорит она.

— То-то! Я вернулся! Я им задам!

Идет тяжелая работа, ни тащат камни прямо поля, и во дворе вырастает каменная стена с амбразурой.

— Тут и установим пушку, — говорит ста к погодя.

— Да вы хоть умеете с ней обращаться?

Старик молча умывается, так же молча уходит в дом и появляется оттуда через некоторое время в кителе солдата времен первой мировой, с Георгиевским крестом на груди.

— Ты что-то спрашивала? — высокомерно осведомляется он.

— Я говорю: вы хоть умеете с ней обращаться?

— Хитрость невелика… — Он трогает прицельные приборы, крутит ручки управления, и ствол пушки то медленно задирается в небо, то опускается к земле.

— А? Здорово?

— А эти есть? Как их… патроны!

— Не патроны, а снаряды! Есть… правда, один. Вот в ящике. Но, я думаю, и одного им хватит!

Он крутит другую ручку. Ствол поворачивается по горизонтали.

— Как, а? Пусть только подойдет. Прямо в лоб трахну!

— Но вы хоть умеете стрелять? — спрашивает Мария, опасливо качая головой.

Старик звереет:

— Я-то? Да я же в первую мировую!.. Все очень просто.

— Докажите! — не удерживается она.

— Что тут доказывать! Берешь вот так снаряд, загоняешь в гнездо, вот сюда… запираешь затвор, вот так… целишься и нажимаешь на рычаг.

Нажимает.

Ба-бах!!!

Когда дым рассеивается и в ушах старика и Марии стихает звон, они поднимаются с земли и растерянно смотрят друг на друга, потом — оба — в сторону дома.

Огромная дыра зияет в стене. Вот такая!

Старик хватается за голову.

Подходит к стене, заглядывает в дыру.

Смотрит налево, направо — в комнате все вроде цело.

Но когда он смотрит вперед, то видит в пробитой противоположной стене летящий прямо на него знакомый аэроплан.

Опять фрицы!..

Он спит почти сутки. На следующее утро, проснувшись на лавке в комнате, встречается взглядом с невесткой.

— А… доброе утро. Что так смотришь?

— Голова не болит?

— А почему должна болеть? — он ощупывает голову. — Что это? Повязка? Я ранен?

— Больше не будете цепляться за самолет.

— Я? За самолет?.. И что с самолетом?

— Пушку увели.

— Кто?

— Немцы.

— Какие немцы?.. Да не тяни ты!

— Наши немцы… на аэроплане. Вы, папа, совсем соображать перестали. Лучше послушайте, что теперь я вам скажу… — В ее голосе появляются истерические нотки. — Я больше не могу так! Я жена Андрея, вашего сына! Или забыли?! Обещали защищать! Так защищайте! Берегите! Спасайте!