Николае Есиненку - Деревянная пушка

— Куда?

— За корзинкой. Да спички прихвати.

Когда она выходит из дому, старик уже сидит на стене сарая и слюнит ссадины, как мальчишка. Рядом с ним стоят «гранаты», а к ремню он привязал конец шланга, тянущегося от насоса.

— Держите, папа… — Мария подает ему корзинку.

— А спички? — спрашивает он хмуро.

— Там, в корзинке… Можно, я в дом пойду? Холодно…

— Иди… я тебя кликну.

Снегопад прекратился, небо просветлело, но самолета не видать. Старик начинает зябнуть, прыгает с ноги на ногу, поднимает воротник, надвигает поглубже шапку.

— Может, спуститесь погреться? — зовет Мария из дома.

— Нет. Лучше принеси мне сюда покурить.

— Только осторожно с бензином…

— Ладно.

Она приносит зажженную цигарку.

— Что, не видно?

— У тебя глаза лучше, погляди сама.

— А то не он? — она подносит ладонь к глазам.

— Где? — старик даже цигарку роняет.

— Да вон там, на горизонте… Или это ворона?

— Тьфу!.. — старик совсем домерзает. — Ты печку затопила?

— Что же ее топить, если окон нет?

— Ты топи… жизнь еще не кончилась.

Трещат-потрескивают дрова в разбитой печи. Жмутся возле нее старик и невестка, протягивая руки к огню.

— Сегодня или никогда, — говорит старик, отогревшись, и выходит из дома.

На дворе стало еще холоднее. Зима близится.

Он снова забирается на стену сарая, прохаживается взад-вперед со шлангом в руке и «гранатами» за поясом. Надвигает шапку на глаза, ежится от холода.

— Сегодня или никогда… — говорит он себе, распрямляясь.

Даль пуста. С неба сыплется невесомый снег.

Старик спускается на землю, входит в сарай, проверяет крепление шланга к баку, снова забирается наверх, садится, весь собравшись в комок. Ему словно становится теплее.

И не понять, что происходит. Перед глазами — огонь, огонь, огонь. Это пылает фашистский аэроплан. Макс и Мориц суетятся в кабине, перевешиваются через борт, пытаются выпрыгнуть, но пламя не дает. Так, объятый огнем, самолет и уносится вдаль и там, вдали, взрывается с чудовищным грохотом — бум!

Нет предела радости старика и невестки. Они обнимаются, плачут, смеются, танцуют от счастья и вдруг, бросив взгляд в долину, каменеют.

По-над водой и землей, через реку, через поле идут, приближаются к ним фашистские пилоты. Один прихрамывает, другой поддерживает его, свободной рукой снимая с плеча автомат.

— Беги! — кричит старик Марии и сам бросается наутек.

— Отец! — отчаянно восклицает она. — От пули не убежишь!

— В дом беги! Запрись… — он отступает, прижимается к стене.

Макс и Мориц зловеще скалятся.

— Мы хорошо любить твой жена, — бубнят они, привязывая старика его же веревками к обгорелому стволу акации.

Хромой фриц берет автомат и садится на крыльцо, а здоровый ударом ноги распахивает дверь, ведущую в дом.

— Хорошо любить… — повторяет он, на ходу снимая ремень.

— Нет! Не-е-ет! — доносится из дома отчаянный крик Марии.

Нечеловеческим усилием старик с корнями вырывает из земли ствол акации и как есть, привязанный, рвется в дом, спотыкается, падает…

…Он и впрямь ударился головой о стену — там, где сидел и уснул.

— Где этот, с автоматом?! — набрасывается он на сноху.

— Который? — не понимает Мария.

— Ну, тот, что на пороге сидел! Немец!

— Да проснитесь же вы, папа! Хватит бредить! Летят!

— Летят?!

Лишь теперь старик понимает, что происшедшее было сном, а явь… явь надвигается на него с небес.

— Он, Гитлер! — яростно кричит старик. — К насосу!

Курьер летит довольно низко, но к дому старика не сворачивает, словно чует неладное. Качает крыльями с черными крестами… приметил, значит… кружит…

— Неужели уйдет? — волнуется Мария.

— Ни за что! Фриц жаден… Должен же быть когда-нибудь конец!

— А вы их позовите.

— Думаешь?

— Корзину им покажите, яйца!

— Верно… — Старик встает на стене и кричит что есть сил: — Эй, фриц! Сюда! На, подавись!..

Самолет неожиданно взмывает в небо, делает круг, будто проверяет, нет ли какого подвоха, и наконец стервятником устремляется к сараю.

— Что, животы подвело? — шепчет старик, нащупывая «гранату». — Идите, угощу!..

Немцы, однако, целят на деревянную пушку.

Быстрая пулеметная очередь. Бутыли, стоящие на досках, взрываются огненными столбами. Взрыв так внезапен и силен, что старик кубарем летит со стены, набивая себе очередную шишку.

Воздушные шуты фюрера сегодня что-то невеселы: верно, достается им от Красной Армии. Похоже, что сегодня и они решили покончить с упрямым стариком: надоело им.

— Капут, мужик! — кричат они сверху.

— Насос! — истошным голосом вопит старик. — Качай!

Он подносит спичку к шлангу, и оттуда вырывается шестиметровая струя пламени. Настоящий огнемет. Жутко!

— Ну! Ближе! Ближе, сволочи!

Самолет уворачивается. Воздушный поток срывает клочья пламени с фюзеляжа. Фрицы выписывают в небе мертвую петлю и снова идут в атаку.

Очередная пулеметная очередь.

Они заметили цистерну и сейчас подожгут ее!

— Удирай! — кричит старик Марии.

Циу-циу-циу! — вонзаются пули в дерево рядом с цистерной.

Мария выскакивает из-за стены, бежит и падает, укрывая голову руками.

Пулеметная очередь прошивает цистерну.

Гул. Взрыв. Огонь.

Дождем сыплются на старика обломки камней, куски глины, черный пепел. А жив ли он сам?

Жив.

И, как ни странно, стоит на завалинке последняя, третья «граната».

— Давай, гад! Ты или я?!

Самолет приближается. Он все ниже, все страшнее.

Старик размахивается, но не успевает бросить «гранату».

Сухая резкая очередь фашистского пулемета…

— Папа! — кричит Мария. — Папа!!!

Кидается к свекру, хочет приподнять его окровавленную голову.

Но самолет идет в новую атаку, выпустив когти, словно хочет схватить ими Марию.

Она в отчаянии озирается.

Замечает валяющиеся на земле вилы.

Подхватывает их. И встает навстречу самолету.

Он совсем близко.

Миг — и вилы вонзаются в горло первого пилота.

Вдруг — тишина.

Словно поперхнулся мотор.

— Попала! — шепчет старик.

— Попала! — шепчет Мария.

Еще одно мгновение им видны побелевшие лица Макса и Морица.

Самолет по инерции пролетает еще несколько сотен метров и где-то за речкой втыкается носом в землю.

Раздается взрыв.

…Старик и невестка обессиленно сидят на земле друг против друга. Их лица страшны и прекрасны.

— Все… — говорит она. — Все, папа.

— Докажи! — требует он по привычке.

Ему не верится. Ему и правда не верится, что они сбили вражеский самолет.

Точно так же, как он не верил до последней минуты, что фрицы прилетают в чужую страну аж из самой Германии ради какой-то несчастной пары яиц.