Николае Есиненку - Деревянная пушка

А в ворота стучит бригадир:

— Дедушка, слышишь? Где ты? Де-душ-ка!..

Лето. Раннее утро. Сладко спит на заре большое молдавское село.

— Раз-два… — на площади перед Домом культуры дирижер стучит палочкой по пюпитру.

Двадцать два музыканта, все как на подбор молодые, красивые, в ярких костюмах, поднесли к губам трубы, тромбоны, флейты.

— …три! — скомандовал дирижер.

И грянула над селом музыка.

Тут же на краю слободы — бах! — с грохотом распахнулась дверь, из дома пулей вылетел усач Илие со скрипкой под мышкой, сиганул через невысокую ограду и помчался прямиком по дороге…

На другом дворе барабанщик Кирикэ чуть не плачет: барабан застрял в калитке и — ни взад ни вперед. Кирикэ его и так и сяк — руками, коленками, задом… Ни в какую!

Кирикэ разбегается, набирает скорость… Ура, победа! Он лежит на земле, барабан — на нем. Барабанщик вскакивает, наскоро осматривает свой инструмент, хватает его и бежит, бежит.

На перекрестке он сталкивается со скрипачом Илие, и дальше они бегут вместе.

Но вот дорогу пересекает черная кошка.

Музыканты чертыхаются, плюются и бросаются по переулку в обход.

Дальше — хуже. Громадная, с теленка величиной, собака явно поджидает их впереди.

Музыканты колеблются, смотрят друг на друга, смотрят на собаку и принимают решение, может быть не слишком лестное для их репутации, зато исполненное здравого смысла.

Скрипач бежит налево, барабанщик — направо. Через несколько сот метров их пути воссоединяются. Опасность осталась далеко позади. Собака грустно смотрит им вслед.

Оба выбегают на площадь перед Домом культуры.

— Глядите, вот они! — показывает один из участников большого оркестра.

Дирижер хлопает в ладоши.

Илие и Кирикэ уже исчезли из виду.

— Дед Лисандру! — кричит дирижер во весь голос. — Дед Лисандру!

Из окна правления колхоза «Новая жизнь» выглядывает сонный сторож:

— Что, уже?

— Уже! — кивает дирижер.

— Так я пускаю?

— Пускай!

— Н-но! — командует дед Лисандру. — Н-но! Пошла!

Из-за угла правления появляется лошадь, запряженная в пустую телегу.

— Пошла-а! — дружно кричат музыканты большого оркестра.

Лошадь пускается вскачь.

Между тем маленький Кирикэ и усатый Илие уже выбежали за пределы села и спешат по полевой дороге, нагоняя, как писалось в старых романах, одинокого путника.

Но не будем усматривать тайну там, где ее нет. Это долговязый Аристел, тромбонист.

А перед ним — еще кто-то. С трубой.

Скрипка, тромбон, барабан, труба. Теперь их четверо.

А сзади поспешает пятый, вернее — пятая: женщина на велосипеде с волынкой за спиной.

Соединившись, музыканты бегут еще сколько-то и вдруг останавливаются, словно по команде, рассаживаются на траве и берут инструменты.

— Раз-два… отсчитывает такт босая ступня Аристела. — Три!

Жаворонком запевает скрипка.

Подхватывает волынка.

Звонко разливается труба.

Старается тромбон.

Бухает барабан.

И все вместе рождают буйную, яростную, светлую музыку — знаменитую молдавскую сырбу.

— Разыгрались? — Аристел опускает тромбон. — А теперь давайте…

— Едет! — маленький Кирикэ указывает колотушкой в сторону приближающейся телеги.

Музыканты вскакивают, переглядываются, бегут.

Телеги не видно.

На этот раз они усаживаются на лужайке, окруженной высокими кустами шиповника.

— Раз… два… три!

Звучит другая мелодия, нежная, томительная, протяжная. Это старинная дойна. Музыканты играют, закрыв глаза, позабыв обо всем на свете, и, конечно, не замечают, как приближается и останавливается в кустах лошадь с телегой.

«Хватит!» — раздается неожиданно чей-то властный голос.

Музыканты вздрагивают, но продолжают играть.

«Хватит, сказано вам! — настаивает голос — Возвращайтесь!» — Он доносится из рации, лежащей в телеге.

— Нет, Лисандру, — возражает Кирикэ, — у нас репетиция.

«Да?» — в голосе появляется ирония.

— Да! — решительно отвечает волынщица Каталина и, бросившись к рации, переключает какие-то кнопки.

Музыканты снова начинают играть.

Теперь голос им не мешает. Зато, как по волшебству, включаются все сельские динамики, и из них льется чарующий, властно овладевающий сердцами напев дойны.

Замер с поднятыми руками дирижер у Дома культуры.

— Они…

Оцепенела женщина, доившая корову во дворе.

— Они…

Застыла, как изваяние, юная девушка в окне.

— Они…

Окаменел парень, возившийся в моторе своего грузовика.

Заслушался у рации в правлении дед Лисандру.

— Красиво… — мечтательно говорит кто-то из музыкантов большого оркестра.

— Безобразие! — взрывается дирижер. — Работать не дают! Все, фестиваль провален!.. Лисандру!

Сторож выглядывает из окна:

— Включать?

— Включай!

Динамик в телеге разражается чудовищным грохотом, визгом, треском, шипением, криками, вавилонской смесью речей на чужих языках.

Суслики, столбиками стоявшие в поле, ныряют в норы.

Играть невозможно.

Трубач от возмущения бросает трубу и, не оглядываясь, шагает прочь. Товарищи бегут за ним вдогонку, умоляют вернуться. Но он неумолим.

«Достаточно? — спрашивает голос Лисандру. — Или еще добавить?»

Музыканты сникают, подбирают инструменты, Аристел захватывает и трубу ушедшего товарища.

«Вот так-то! — заключает голос — А теперь прослушайте сегодняшний наряд… Где тут у меня записано? Ага, есть! Итак, спасательная команда…»

— Слушай! — не выдерживает Кирикэ. — Ты уже завтракал?

«Завтракал», — озадаченно отвечает голос.

— А мы нет!.. Поехали, братцы…

Кирикэ, Аристел и Илие забираются в телегу. Волынщица Каталина остается верна велосипеду.

Лошадь трогает.

Двор Аристела.

Посреди двора — телега со злополучной рацией.

Лошадь «завтракает», деликатно обгрызая кукурузные початки. Долговязый Аристел сидит на пороге, как будто безучастно прислушиваясь к музыке, доносящейся из центра села. Но босая нога, отбивающая такт, выдаст его волнение.

— Что ж это такое?! Солнышко только взошло, а проклятая телега уже тут как тут! — сердится жена Аристела, появляющаяся на пороге с сонным мальчиком на руках. Она сажает его на завалинку рядом с двумя старшими братьями, спящими сидя. Исчезает в доме и выбегает оттуда со стопкой учебников, которые и сует без разбора детям: малышу — физику, а большому — букварь. — Аристел, ты слышишь, что я тебе говорю?!