Рейчел Каск - Контур

Я спросила, тот ли это сын, которого его вторая жена заперла в подвале, и он ответил — да, тот самый. Он был славным мальчишкой, но потом уехал учиться в университет — как водится в их семье, в Англию, — а там пристрастился к наркотикам. Он не закончил обучение и в конце концов вновь оказался в Греции, где его несколько раз пытались устроить на работу. Он поселился в большом имении под Афинами с матерью и ее мужем, инструктором по горным лыжам, но присутствие в ее жизни сына, как был уверен мой сосед, стало для нее бременем и ограничило ее свободу: его поведение ухудшалось с каждым днем. В итоге она предприняла радикальные меры: отправила сына в лечебницу, даже не посоветовавшись с отцом. Ему прописали медикаментозное лечение, от которого он стал таким толстым и вялым, что, по сути, превратился в овощ, а мать с мужем, как обычно, уехали из Афин в свой зимний дом в Альпах. Это было несколько лет назад, но ситуация по большому счету не поменялась. Матери больше нет до сына никакого дела; если отец желает забрать его из лечебницы и дать ему жить на свободе, пусть делает это под свою ответственность.

Мне кажется странным, сказала я, что первая жена, которую он прежде явно идеализировал, поступила так бессердечно. Это не вписывается в мое представление о ее характере. Мой сосед подумал и ответил, что во время их брака она была не такой: она изменилась, стала другим человеком. Когда он говорил о ней с нежностью, он, скорее, думал о той, прежней, жене. Я не верю, сказала я, что люди могут меняться так радикально и неожиданно принимать совсем иной моральный облик; вероятно, эти свойства раньше просто дремали в них и ждали определенных обстоятельств. Большинство из нас, продолжала я, не знают, хорошие они или плохие люди на самом деле, и многие за всю жизнь так и не попадают в ситуации, в которых это может проявиться. Но он должен был по каким-то признакам хотя бы догадываться, какой она может стать. Нет, ответил он, не догадывался: она была прекрасной матерью и целиком отдавала себя детям. Их дочь добилась больших успехов и получила гарвардскую стипендию; позже ее переманила международная компания-разработчик программного обеспечения, и теперь она работает в Кремниевой долине, о которой я наверняка слышала. Я сказала, что слышала, но всегда затруднялась себе ее представить; никак не могу понять, в какой степени это абстрактная идея, а в какой — реальное место. Я спросила, ездил ли он к дочери в гости; он признался, что нет. Он никогда не бывал в тех краях, и потом, ему боязно оставлять сына на долгое время. Он не видел дочь уже несколько лет; сама она в Грецию не возвращалась. Наверное, сказал он, успех влечет за собой новое и неизведанное, а неудача обрекает жить с тем, что у тебя есть. Я спросила, есть ли у нее дети, и он ответил, что нет. Она в партнерских отношениях с женщиной, — так ведь говорят? — а в остальном полностью сосредоточена на работе.

Если подумать, сказал он, у его бывшей жены, наверное, склонность к перфекционизму. Ведь их брак разрушила одна-единственная ссора: если что и предвещало будущие перемены, так это ее нетерпимость к неудачам. После их расставания, сказал он, она немедленно начала встречаться с очень обеспеченным и скандально известным судовладельцем, родственником Онассиса. Этот человек и правда был сказочно богат и хорош собой, к тому же дружил с ее отцом, и мой сосед так и не понял, что послужило причиной их разлада: у него, казалось, было всё, о чем она только могла мечтать. В некотором смысле тот факт, что она выбрала этого обаятельного миллионера, помог ему смириться с концом их брака; в схватке с таким соперником он был готов признать свое поражение. Но появление Курта, инструктора по лыжам, повергало его в недоумение — этот человек, у которого не было ни обаяния, ни денег, оживал только на несколько месяцев в году, когда в горах лежал снег; более того, он был верующим до фанатизма, соблюдал религиозные обряды и заставлял жену и ее детей, пока они жили с ним, делать то же самое. Дети рассказывали моему соседу, как их заставляли молиться, молчать и сидеть за столом часами, пока они не доедят всё до последней крошки, как отчим велел им называть его «отцом» и запрещал телевизор и прочие радости по воскресеньям. Когда мой сосед дерзнул спросить у жены, что она увидела в Курте, та ответила: он полная противоположность тебе.

К тому времени мы ехали вдоль берега, мимо неухоженных пляжей, куда люди выбрались семьями устроить пикник и искупаться, мимо придорожных магазинов с солнечными зонтиками, трубками для плавания и купальниками. Мы почти приехали, сказал мой сосед; он надеется, что дорога меня не утомила. Он должен предупредить, чтобы я не ожидала ничего роскошного — его лодка довольно скромная. Ей уже двадцать пять лет, и она крепкая, как скала в бушующем море, хотя и небольшая. На ней есть маленькая каюта, где один человек может с комфортом провести ночь. «Или двое, — сказал он, — если очень влюблены». Он часто ночует в лодке сам и несколько раз в год плавает на ней к острову — путь занимает три-четыре дня. Катер — в некотором роде его убежище, место уединения; он может просто отплыть от берега, встать на якорь и наслаждаться полным одиночеством.

Наконец показалась пристань. Мой сосед съехал с дороги и остановился у деревянного понтона, где стояли в ряд пришвартованные лодки. Он попросил меня подождать, пока он купит продукты. Еще, сказал он, на катере нет удобств, так что надо сходить заранее. Я смотрела ему вслед, пока он шел обратно к дороге, а потом села на лавку на солнце и стала ждать. Лодки покачивались вверх-вниз на яркой воде. За ними виднелись четкие, зазубренные очертания берега, а дальше через весь залив тянулась цепочка скал и островов. Здесь было прохладней, чем в городе. Ветерок сухо шелестел листвой переплетенных кустарников, отделявших море от дороги. Я изучала лодки, гадая, которая из них — моего соседа. Все они выглядели примерно одинаково. На берегу были люди, в основном мужчины возраста моего соседа; одни расхаживали по понтону в мягких мокасинах, другие возились в своих лодках, обнажив на солнце поросшую седоватыми волосами грудь. Некоторые разглядывали меня, разинув рот и опустив жилистые ручищи. Я достала телефон и набрала номер ипотечного банка в Англии, куда перед отъездом в Афины подала заявку на увеличение займа. Женщину, которая рассматривала мое заявление, звали Лидия. Она попросила меня сегодня позвонить ей, но каждый раз я попадала на автоответчик. В сообщении говорилось, что ее не будет в офисе до такого-то числа, но оно уже прошло, так что, судя по всему, голосовую почту она проверяла нечасто. Вот и теперь, сидя на лавке, я снова услышала тот же ответ, но, поскольку мне нечем было заняться, я сама оставила ей сообщение: я звонила, как мы и договаривались, прошу связаться со мной. После этого очевидно бессмысленного действия я осмотрелась и увидела, как мой сосед возвращается из магазина с пакетом в руке. Он попросил меня подержать пакет, пока он будет готовить лодку, а сам пересек понтон, опустился на колени, чтобы достать из воды мокрую веревку, и притянул к себе привязанный катер, белый с деревянной обшивкой и ярко-синим тентом. Спереди был большой черный кожаный штурвал, а вдоль заднего борта — мягкая скамья. Притянув лодку поближе, мой сосед тяжело прыгнул на борт и протянул руку за пакетом. Некоторое время он раскладывал покупки по местам, а потом подал мне руку, чтобы помочь забраться следом. Получилось у меня это на удивление неловко. Я села на скамью, а он снял со штурвала чехол, опустил в воду двигатель, стал завязывать и развязывать бесчисленные узлы; затем он встал к штурвалу, завел мотор, который издал булькающий рев, и мы начали медленно пятиться от причала.