Рейчел Каск - Контур

Я двинулась по коридору и вышла через стеклянные двери здания на страшную жару. Мимо меня проходили люди и проезжали машины, а я стояла на ярком солнце и как будто ждала чего-то или надеялась, что вдруг найдется решение. Женщина в панаме в горошек и с огромным фотоаппаратом на шее спросила меня, как пройти к Музею Бенаки. Я рассказала ей, затем вернулась внутрь, зашла в класс и села на место. Георгиу спросил меня, всё ли в порядке. Он поинтересовался, нужно ли теперь открыть окна, раз я закрыла дверь, и выразил готовность это сделать. Да, пожалуйста, сказала я. Он так резко вскочил со стула, что тот опрокинулся. С удивительной ловкостью Пенелопа протянула руку, поймала падающий стул и аккуратно поставила на место. Она была уверена, сказала она несколько загадочно, что сегодня ей нечем будет поделиться на занятии, кроме своих снов, зачастую таких жутких и странных, что она чувствует потребность кому-нибудь о них рассказать. Но вообще после вчерашнего занятия она смирилась с тем, что в ее положении невозможно быть писателем. Ее время ей не принадлежит. Поэтому вечер она провела в обычных заботах: готовила ужин для детей и выполняла их бесконечные требования.

Когда они ужинали, раздался звонок в дверь: это был их сосед Ставрос. Он захотел показать им одного из новорождённых щенков своей суки. Конечно, дети пришли в восторг: они бросили еду остывать на столе и окружили Ставроса, умоляя дать им щеночка. Он был совсем крошечный, и глаза у него еще не совсем открылись; Ставрос велел детям быть очень осторожными и разрешил им по очереди подержать его в руках.

— На моих глазах дети, бравшие в руки щенка, — сказала она, — тут же становились невероятно ласковыми и аккуратными, как будто щенок моментально воспитывал в них благородство характера. Каждый по очереди гладил пальцами маленькую мягкую голову, шептал что-то ему в ушки, и так могло бы продолжаться до бесконечности, если бы Ставрос не сказал, что ему пора идти. Щенки продаются, обронил он, и дети запрыгали на месте в таком неподдельном, заразном возбуждении, что оно, к моему удивлению, передалось и мне. Соблазн поддаться на уговоры был очень велик, особенно если подумать, сколько любви я бы получила в ответ. Но всё же я слишком хорошо знала суку Ставроса — толстое, сварливое животное. Нет, мы не собираемся заводить собаку, сказала я, поблагодарила его за то, что он показал нам щенка, и он ушел. Дети были ужасно расстроены. Вечно ты всё портишь, сказал мне сын. И только когда щенячьи чары окончательно рассеялись, ко мне вернулось умение рассуждать логически, а вместе с ним — чувство реальности, такое суровое и всепоглощающее, как будто оно сорвало крышу с нашего дома и безжалостно выставило нас на обозрение небу.

Не доевшие ужин дети были отправлены по своим комнатам, а сама я села за кухонный стол и трясущимися руками начала писать. Дело в том, что однажды, два года назад, я уже купила им щенка, при обстоятельствах, почти неотличимых от только что пересказанных, и тот факт, что мы пришли к тому же, ничему не научившись, заставил меня взглянуть на нашу жизнь и в особенности на детей в самом холодном свете. Дело было, как я уже сказала, два года назад: это была очень красивая собачка, которую мы назвали Мими, с кудрявой шерсткой табачного цвета и глазами, похожими на шоколадные конфеты. Когда она только появилась в доме, она была такая крошечная и очаровательная, что все мои хлопоты компенсировались тем, как радовались дети, когда играли с ней и показывали ее друзьям. Я даже не просила их самих убирать за ней, лишь бы не портить им удовольствие, — а Мими невероятно зловонно гадила по всему дому; но, когда она стала расти и требовать больше внимания, тогда я уже попросила их о помощи, ведь именно они — я постоянно напоминала им об этом — решили завести в доме собаку. Но очень скоро они стали пропускать мои просьбы мимо ушей: они не хотели гулять с Мими и убирать за ней; более того, их стал раздражать ее лай и то, что она пробиралась к ним в комнаты, переворачивала всё вверх дном и портила их вещи. Даже по вечерам они не хотели пускать ее в гостиную, потому что она не сидела спокойно на диване, а ходила по комнате и загораживала им телевизор.

Вдобавок к тому, что Мими со временем стала крупнее и активнее, чем я ожидала, она была помешана на еде, и стоило мне отвернуться, как она тут же залезала на кухонные столы и сжирала всё, что попадалось на пути. Я быстро приучила себя всё прятать, но приходилось постоянно быть начеку и не забывать закрывать двери в доме, чтобы она не ходила по комнатам, — вот только дети всё равно опять оставляли их открытыми. Конечно же, гулять с ней приходилось мне, и на прогулках она постоянно тащила меня за собой с такой силой, что я думала, она вывихнет мне руку. Я не могла спустить ее с поводка, потому что тогда она уносилась прочь в поисках еды. Однажды она забежала на кухню кафе у парка, и негодующий повар застукал ее за пожиранием связки сосисок, которую он оставил на столе; в другой раз она стащила сэндвич прямо из рук обедавшего на скамейке мужчины. В конце концов стало понятно, что на улице мне всегда придется держать ее на привязи, а дома — не спускать с нее глаз, и тогда я начала осознавать, что в тот день, когда я купила детям Мими, я, не подумав, отказалась от собственной свободы.

При этом она всё равно была очень красивой собакой, и на нее всегда обращали внимание. Пока я держала ее на поводке, она получала от прохожих невероятно щедрые комплименты. Я была настолько задергана, что, как ни странно, начала злиться и завидовать ее красоте и популярности. Короче говоря, я возненавидела ее, и однажды, когда она пролаяла весь день и дети так и не выгуляли ее, я обнаружила, что она рвет зубами новую, только что купленную подушку в гостиной, а дети, ничего не замечая, смотрят телевизор. Тут меня охватила такая неконтролируемая ярость, что я ее ударила. Дети пришли в ужас и страшное негодование. Они бросились защищать Мими, глядя на меня как на чудовище. Но если я и стала чудовищем, то только по милости Мими.

Первое время они постоянно напоминали мне об этом случае, но потом стали забывать, и однажды при схожих обстоятельствах ситуация повторилась, а потом снова, и в какой-то момент они почти смирились с тем, что я ее бью. Сама Мими начала меня избегать; теперь она смотрела на меня другими глазами и пакостила изощреннее: научилась прятаться и портить вещи исподтишка. Дети стали обходиться со мной с некоторой холодностью, держась на расстоянии, что, с одной стороны, дало мне больше свободы, но при этом я стала получать меньше удовлетворения от жизни. Наверное, в попытке избавиться от этого чувства и сократить дистанцию между нами я решила хорошенько постараться в честь дня рождения сына и полночи пекла ему торт. Это был очень красивый, изысканный торт из каштановой муки, посыпанный сверху шоколадной стружкой, и, закончив, я убрала его подальше от Мими и легла спать.