Евгения Некрасова - Домовая любовь [litres]

Лиля пошла из вежливости. Кабинет находился в офисе, переделанном из коммуналки. В соседних комнатах находилось ателье одежды, бюро-переводов и две пустые комнаты. Лиле хотелось побыстрее разобраться, вернуться к-себе-не-себе на лоджию курить. Сразу сказала длинной женщине с косами-рогаликами, что над ней, Лилей, постоянно висит серость, которая из просто тяжёлого облака переходит в состояние бетонной плиты и давит. И сильно болит голова, особенно в том месте, где вскрывали череп, делали операцию и зашивали. И хочется только лежать и не делать ничего, не стремиться ни к чему, не знать себя и никого и никогда. Терапевтка записывала за Лилей, будто та читает лекцию. Просила рассказать про то, как именно выглядит эта плита, про травму и падение, про то, как сочетается желание только лежать с работой-путешествием по московским квартирам. Они поговорили, и плита чуть поистощилась. Терапевтка направила Лилю к психиатру и невропатологу. Психиаторка выписала таблетки, невропатолог направил на МРТ и сказал, посмотрев картинку, что не видит ничего страшного. Стало легче, серая плита снова отъехала. На терапию Лиля ходить перестала, а вот таблетки пила.

В Москве началась зима, но не стандартная зимасква с серым холодцом вместо воздуха, а настоящая русская-румяная с солнцем и хрустящим снегом. Лиля неплохо и ровно зарабатывала в последние месяцы и решила съездить отдохнуть, но потом поняла, что не хочет оставлять Москвы. Позвала к себе маму, погулять, сходить в театр, в торговые центры. Но мама никуда не хотела уезжать из их города, и с отпуском не угадаешь. Она очень боялась, что её сократят. Потом же твоя сессия, сказала она. Действительно, сессия, вспомнила Лиля. По Варе было удобно сверять вроде-университетское расписание, прикидывать, подбивать под своё вечернее. Лиля покурила на лоджии и подумала, что надо уже начинать тратить деньги на мечту.

Она принялась выстраивать свою новую жизнь. Нашла в интернете и наняла репетиторку – свою ровесницу и недавнюю выпускницу предполагаемого-для-себя вуза. Та не могла найти работу по специальности и потому репетировала теперь эту специальность с другими людьми, которые ей за это платили. Серая коса Марины доставала до поясницы, лоб всегда мяли морщины мыслей, губы гуляли туда-сюда, будто не знали, кого поцеловать, или показывали чесание носа. Она всегда носила майки в помещениях и обтягивающие штаны и ходила так, будто бежала. Эта ларакрофтщина Лиле нравилась. Внедрение персонажа из игр и кино в реальность напоминало материализацию дома из чертежа.

Марина рассказывала – она и многие другие её однокурсницы, ещё талантливее, не могут найти работу, потому что архитектура – сексистка. Лиля понимала это, но ещё думала, что это происходит оттого, что Марина всегда произносила вслух всё, что думает. Она жила недалеко от Лили – в комнате на Новинском со шкафом, кроватью, столом-подоконником со слоями бумаг, гипсовой головой и четырьмя коробками одежды. За стенками слышались соседи, тоже творческие. Позже Лиля узнала, что это бывший Маринин парень и его свежая девушка. Марине было всё равно. Перечёркиваю эту хрень в себе, говорила она, и дышу дальше. Когда Лиля пришла к ней в первый раз, Марина поставила перед ней гипсовый конус и гаечный ключ. Первый попросила нарисовать, второй – начертить. Дала ей на всё четыре часа. И ушла в компьютерную игру у себя на кровати. Лиля рисовала, чертила, потела, закончила раньше времени и гордилась собой. Марина поглядела, посоветовала ей заняться чем-то другим и остаться с деньгами в риелторстве. Лиля ответила: нет уж – призвание. К тому же в этом году истекали её егэ-результаты по русскому и математике. Марина произнесла мат, и они начали работать.

По вечерам и выходным Лиля чертила-чертила и рисовала кубы, шары и конусы у Марины. По ночам – у себя. Она купила эти три геомет-рических тела домой. Потом Марина принялась приходить к Лиле, может быть, давил бывший за стенкой. Во время их занятий она часто вонюче курила, предлагала Лиле, та отказывалась. Марина то молчала, сминая лоб и возлежа на своей или Лилиной кровати, то ходила по комнате широкими шагами и кричала время от времени: ритм-метр! ритм-метр! Договорились, что Лиля будет поступать сразу на вечерний, а если не поступит, просто запишется на двухгодичные, тоже по вечерам, курсы. Марина успокаивала, математику с русским там тоже дают, Лиля стряхнёт с них пылищу и справится с егэ заново.

Работа Лили страдала. Успевалось гораздо меньше. Лиля опоздала на показ потому, что заснула в метро, и клиенты полчаса обветривались морозным ветром у подъезда. Она забыла два раза прозвониться и договориться о просмотре. Не переслала письмо, и клиенту хотели отказать в ипотеке, начальник в сером костюме еле договорился с банком. Терпение, симпатичность, вежливость её поистощились из-за недостатка сна – она поругалась с клиентом из-за того, что он сам не знал, чего хочет. Как можно не знать, чего хочешь? Лиля злилась. Офисные мальчики строили про неё всякие теории вроде беременностей и наркотиков. Ей сократили оклад. Сделок получалось меньше. Она беднела. Женщина-библиотекарь спросила, что у неё такого происходит, что она перестала работать? – вроде печали прежней нет, наоборот – какая-то вся горячая бегает. Ходит ли она на терапию? Лиля ответила, что не ходит, и вспомнила, что забыла принимать таблетки. Женщина-библиотекарь спросила что-то про любовь. Лиля до конца не поняла про что она, но покивала. Стирала в это время хронический графит на серых боках-ладонях. Женщина-библиотекарь спросила, есть ли у того деньги. Лиля наконец, поняла, вспомнила про достройку. Ну так, больше, чем у меня. Женщина-библиотекарь ответила, что хорошо и Лиле, может быть, скоро не надо будет работать. Лиля показала что-то вроде кивка.

Четыре дня назад Марина принесла ей голову Давида и заявила, что он теперь живёт тут. Этим вечером, завтрашним вечером, днём по выходным Лиля будет рисовать эту голову. Анфас, профиль и три четверти. Лиля вставала ночью и гладила Давида по кудрям. Каменные кудри сминались, перебирались, волновались, Лиля говорила им что-то вроде «тихо-тихо», и они возвращались обратно. Марина часто теперь бывала у Лили, бродила вокруг, раскачивала косой, как цепью, или лежала, разложив её по кровати: рассказывала, подсказывала, показывала, пока Лиля рисовала. Раньше Марина что-то работала, куда-то ходила, отказывала Лиле из-за своих встреч. А теперь казалось, что Марина ничем другим, кроме Лили, не занимается. Та решила, что лучше не лезть. Так всё двигалось – февраль, март, апрель, май, июнь… В июне они напились вина на лоджии у Лили, та впервые принесла Марине свой блокнотик с добавленной домам красотой. Марина посмотрела, сильно смяла лоб и сказала, что все эти Лилины фиговинки прекрасные, но совершенно нефункциональные, что ей будет тяжело с таким воображением в архитектуре, потому что архитектура – мудачка. Марина сказала, что переживает, потому что видит, как Лиля старается, но всё это неправильно, что у неё поступила до Лили только одна девочка и то потому, что параллельно занималась с опытной педагогиней из вуза. Должен быть отдельный репетитор по рисунку и отдельный по черчению, а это всё утопия-утопия-утопия. Лиля, булькая вином, ответила, что переживать не надо, что она точно поступит на бесплатный вечерний и что вообще-то она умеет строить дома руками, двигать стены, перекрытия, укладывать плиты (наверное), ей только осталось, ну, вот это – ритм-темп. Марина погоготала. Лиля обещала показать, резко встала и разлила остатки вина на блокнот. Марина, всё смеясь, стряхивала вино со страниц и заметила рисунок Крановщицы и Строителя, спросила, кто это. Лиля ответила, что это её друзья. Марина сказала, что она играла в Барби.