Евгения Некрасова - Домовая любовь [litres]

На этом участке

ещё до огорода, до дачи, до забора

был свинарник,

при нём что-то вроде закрытого клуба-ресторана.

Сюда приезжали местные партийные верхи,

им зарезали свиней,

им привозили женщин.

Те снимали колготки,

пускали в свою сырую уставшую почву

партийные корешки.

Хрюканье-хлюпанье.

Что посеете,

то и пожнёте.

Мама нашла в огороде голову женщины:

вся в грязи земли,

жёлтые волосы, алые губы,

глаза голубые,

скромный взгляд,

тонкие светлые брови,

нежная шея, белая кожа,

на кого она похожа?

Что стало с её телом?

Пропитанная партийным слоем,

отравленная сви́ньей мочой

почва нашего участка

была дурная, почти бесплодная.

Моя семья заказывала

грузовики чистой почвы,

чтобы сделать

новый слой,

высадить новые культуры,

вырастить красивое будущее.

Но свежее смешалось с прежним,

и всё равно среди

кабачков, огурцов,

клематисов, петуний,

пионов, роз, ирисов

до сих пор попадаются напоминания.

Голова женщины-с-пальчик

лежит теперь на моей веранде

и ждёт, когда отрастут её грудь, плечи,

живот, бока, юбка,

руки, ноги.

Но они не вырастут.

Что посеете,

то и пожнёте.

Я – Жня,

посмотрите на меня!

Дача-дача,

ча-ча-ча!

Я танцую пальцами

по клавиатуре,

наращиваю бока

и новый культурный слой,

ха-ха!

Солнце падает оранжево в Кузнечики,

там древнее городище чахнет,

там свежим-с-прежним пахнет.

Как и всегда, как везде.

Там у Марии – дочери Платонова – была дача.

Дача-дача!

Ча-ча-ча!

Че-че-о!

Эс-Эн-Тэ!

А-пэ-пэ!

Ой, да как это проращивать отца,

ой, да через советский слой,

ой, через советский слой!

Вместе с картошкой, морковью, кабачками,

ирисами, розами, гвоздиками.

Ой, да проращивать отца,

слово-за-словом тащить

через советский слой!

Возделывать слова отца,

хоть неплодородно

через советскую-то землю!

Быть Марией, которая рожает, наоборот,

не сына, а отца своего,

подготовить почву,

пересадить позади меня,

впереди меня,

вокруг меня,

мой культурный слой,

мой культурный слой.

Я – Жня!

Что тут есть у меня

на даче-даче,

ча-ча-ча?

Левый рог лося

(левый-прелевый —

я погуглила картинки),

рог раскидистый,

вырос из головы шестью ветвями,

похож на светлую деревянную ладонь

с потрескавшейся от времени кожей,

лежит на полу теперь без тела и без дела.

Я не знаю, как превратить рог в полку или в украшение.

Споткнулась об него,

вспомнила, что знаю его с раннего детства,

родители привезли рог на дачу-дачу с дедушкиной дачи.

Что странно – бабушка и дедушка не были

мещанами или охотниками,

дедушка любил зверей и природу.

В основание, где спил, вкручен ржавый шуруп,

там, где кость широка, в центре ладони,

дыра от пули,

дыра от пули.

Я спросила у мамы, что это за рог такой,

а это Юра застрелил лося

и накормил весь партизанский отряд.

Знаешь, как бабушка его берегла?

Я не знаю, я ничего не знаю,

я никогда об этом не спрашивала,

мне никто никогда не рассказывал.

Только когда случайно споткнулась

о семейную реликвию, я нашла её.

Я не могу представить,

как четырнадцатилетний Юра,

старший бабушкин брат, убил лося.

Сколько раз он выстрелил?

Два-три? Один раз точно промахнулся

мимо плоти – попал в рог,

или не промахнулся?

Стрелять нельзя было много и громко,

могли услышать фашисты.

В лесу такая акустика.

Я танцую на даче,

меня слышат закалиточные деревья,

перескрипывают друг другу мою песню.

Из-за Юры они не уехали во Владивосток в эвакуацию.

Прямо на вокзале он, двенадцатилетний,

последний в семье мужчина,

(отец – на Беломорканале,

отчим – на фронте)

сказал, что не поедет,

а останется бить врага,

бить врага.

Я не могу представить, как бабушка

протащила артефакт через войну, плен,

советское, постсоветское.

Я смотрю на рог,

я не знаю, что мне с ним делать,

он протягивает мне свою потрескавшуюся ладонь

с дырой от пули посредине.

Я танцую, да,

но эта война ко мне гораздо ближе,

но не таким образом ближе, как бряцают власти,

они, да, нас даже не представляют.

Я чувствую эту войну внутри своей головы,

она засела там пулей,

мой культурный слой,

мой культурный слой.

Почему я не спрашивала про всё это раньше?

Юра погиб в белорусских болотах в 1943-м,

бабушка умерла в 2013-м,

дедушка в 2019-м.

Почему вы умерли?

Почему вы умерли?

Я тащу рог, он тяжёлый и громоздкий,

выхожу на участок,

из бытовки выношу лопату,

копаю яму,

не могилу, нет.

Перебираю слой свежий и слой прежний,

я никогда ничего тут не сажала,

если только в самом детстве,

я же отдыхать сюда приезжала,

а всё, что нужно, я покупала в супермаркете.

Кладу рог металлическим вершком кверху,

засыпаю землёй,

притаптываю аккуратно,

танцую.

Дача-дача,

ча-ча-ча!

Я посадила лося!

Я выращу лося!

С нежными печальными глазами,

с впалыми шерстяными боками,

левый рог у него старый, потрескавшийся,

правый новенький, гладкий, коричневый.

Я отряхну от земли звериную морду и спину,

обниму лося, выпущу в лес за калитку,

тогда всё пройдёт, и война пройдёт.

Я выращу лося,

по ритуалу осталось только полить,

только полить.

В моих слезах ДНК Юры —

это должно сработать,

но я не могу заплакать,

совсем не могу заплакать,

наверное, потому, что я на таблетках,

ни одной слезы,

или потому, что плакать надо было раньше.

Роговая ладонь тянется в центр земли,

ни одной слезы.

Я – Жня!

Посмотрите, что тут есть у меня:

мёртвые дедушка и бабушка,

мёртвый Юра,

война,

Платонов,

голова женщины-с-пальчик,

свежий культурный слой,

прежний культурный слой,

Эс-эн-тэ,

Кузнечики,

рог,

непророщенный лось,

в многоэтажках человечики.

Дача-дача,

ча-ча-ча.

Что посеете,

то и пожнёте.

Конец