Марк Поповский - Третий лишний. Он, она и советский режим

Верная принципам традиционного советского ханжества, Татьяна Тэсс не стала объяснять читателям, что именно произошло между молодыми супругами. Но русский читатель понял суть коллизии. На брачном ложе лейтенант авиации обнаружил недостачу: его жена не сохранила свою девственность. По добрым стандартам XVI–XVII столетия он почувствовал — себя опозоренным и немедля излил свои чувства публично. Журналистка, описавшая эту сцену, не нашла в поведении советского офицера ни дикости, ни хамства. Она попыталась даже убедить своих читателей, что произошла ошибка. Ошиблись оба. Лейтенант слегка погорячился, а девушке, действительно, следовало бы вести себя осмотрительнее. К этому примерно и сводится нынешняя официальная позиция советских идеологов. Личная судьба девушки в этих рассуждениях занимает третьестепенное место…

Я уверен, что большинство читателей статьи Татьяны Тэсс оценили и историю в городе Иваново точно так же, как и автор „Комсомольской правды”, а многие, очевидно, были даже на стороне оскорбленного в своих чувствах лейтенанта. В области морали официальная позиция партийных идеологов не слишком отличается от взглядов массового советского человека.

Поскольку в СССР обсуждать проблемы секса вслух возможности нет, то бесчисленные личные драмы остаются в тайне и не беспокоят общество. Ошибки отцов ничему не научают детей. Вот один из таких „тайных” эпизодов, произошедших несколько лет назад в Харькове.

Анна М., воспитанная в строгой интеллигентной еврейской семье, решила выйти замуж за русского юношу, с которым работала в одном учреждении: "До того, как мы подали заявление в ЗАГС, я ничего такого ни ему ни себе не позволяла, — вспоминает она. — Но когда документы были поданы, я решилась… В родительскую квартиру привести его до свадьбы нельзя было. Никакой другой квартиры у нас не было. Но у меня был служебный кабинет с диваном… Мы часто дежурили с ним в ночную смену. В ту ночь я долго, очень долго, заполняла служебные журналы, оттягивая время. Если бы только мои родители знали, на что решилась их дочь! Страх и стыд, любовь, любопытство и гордость от собственного мужества раздирали меня. Глупая девчонка… Наконец, далеко за полночь я позвонила ему: "Приходи”. Мы оказались на диване, и в тот же миг я услышала от своего первого мужчины: „Ты девочка?” Лучше бы потолок обвалился на нас. Я была оскорблена, унижена его душевной глухотой. Сказала зло: „Проверяй!” Этим вопросом все было для меня испорчено…”

Анна прожила замужем пять лет. Но та крошечная трещина, которая возникла в первый миг их супружества, в конце концов, привела к крушению семьи.

Представление о девственности как о некой личной и социальной ценности бытует во всей толще советского общества. Представление это сохраняется даже в таких низах, где, казалось бы, о такой материи, как девичество, некомуи задумываться. Одесский шофер привел в квартиру своего неженатого приятеля, тоже шофера, девицу лет 23-х. Девица, студентка, прирабатывающая проституцией, готова была за двадцать рублей обслужить обоих клиентов. Но при этом она ставила условием не покушаться на ее девственность. На ее языке это звучало так: „Мальчики, не вздумайте в письку, я не дамся. Только в попочку. Я хочу выйти замуж за хорошего человека, как честна я”. Шоферы с пониманием отнеслись к этому аргументу. Сохранять девичью честь ради будущего удачного супружества казалось им делом резонным. „Мы дали ей по червонцу, — рассказывает один из участников эпопеи. — И пусть идет со своей целкой…”

В главах 10 и 11 (о проститутках) я уже писал, что подобные нравы распространены также в Баку. Остаться честной для своего потенциального мужа желают и многие „гулящие” девушки Москвы, Ленинграда и Киева. Есть в Советском Союзе, однако, и принципиальные противники древней традиции. „Я считаю девичью невинность после 18-и признаком элементарной безграмотности и малограмотности, — заявил преподаватель одного из ленинградских институтов, обвиненный в многочисленных романах со студентками. — Я боролся и буду бороться с этой малограмотностью”.

Впрочем на рубеже 80-х годов никакого особенного героизма для борьбы с сексуальной женской „малограмотностью” уже не требуется. Об этом говорят не только цифры (см. главу „Дети — наше будущее”), но и анекдот, созданный опять-таки в Ленинграде: „Как известно, Дворец бракосочетаний в Ленинграде находится на набережной Красного Флота. Чтобы попасть в этот Дворец, женихи и невесты вынуждены пройти перед знаменитой статуей Петра Первого, который, сидя на коне, простирает руку вдаль. Есть предание, что, если мимо Петра во Дворец бракосочетаний пройдет честная девушка, царь приветственно поднимет свою бронзовую длань вверх. Но пока ничего такого еще не случалось…”

Говоря о меняющихся нравах российского секса, нельзя не вспомнить, как изменилось за годы советской власти отношение общества к внебрачным детям и внебрачным отношениям. До революции 1917 года общество безжалостно клеймило незамужнюю мать. Внебрачных детей, особенно в деревне, награждали самыми оскорбительными кличками, среди которых „выблядок” было еще не самым грубым. Революция и гражданская война, аресты 30-х годов принесли демографическую дисгармонию, в результате которой незаконорожденных стало больше и отношение к ним несколько смягчилось. Сталин вернул ситуацию к дореволюционной. В главе 4-ой я уже говорило сталинском законе от 8 июля 1944 года. Дети, родившиеся вне зарегистрированного брака, по этому решению стали получать документ, в котором на месте, где обозначается имя отца, ставился прочерк. Этим прочерком подчеркивалось незаконное появление младенца на свет, метрика становилась обвинительным документом против матери-одиночки. Общество было ориентировано на то, чтобы рассматривать такую одинокую мать как полупроститутку.

Между тем недостаток мужчин в стране вел к тому, что матерей-одиночек становилось с каждым годом все больше, и все больше становилось так называемых детей с прочерком”. В июньском номере журнала „Наш Современник” за 1975 год опубликован отчет, из которого видно, что в средине 70-х годов каждый десятый ребенок, рождающийся в стране, — "незаконный”, то есть вне брака в СССР рождается ежегодно никак не меньше 400.000 малышей. Эта миллионная армия матерей-одиночек и их детей постепенно изменила отношение к себе общества.

Вот лишь один пример — Белоруссия. Там ежегодно рождается от 37 до 40 тысяч детей без отцов. Белорусские социологи попытались определить, как именно сами женщины относятся к факту появления на свет внебрачного ребенка. В первый раз они провели опрос среди незамужних женщин, работниц Камвольного комбината в Минске в 1974 году. Тогда на вопрос „Считаете ли Вы, что девушке позорно иметь внебрачного ребенка?” 66,5 процента работниц ответили: „Да, позорно”. Но три года спустя, в 1977 году, на том же комбинате, на те же вопросы работницы дали совсем другие ответы. Рождение внебрачного ребенка нравственно оправдали 63,2 процента незамужних женщин [139] Г. В. Яковлев. „Охрана прав незамужней матери”. Минск, 1979, сс. 21–22. . Можно, конечно, удивляться столь быстрой перемене общественного мнения. Но я думаю, что новая точка зрения связана лишь с тем, что советские фабрично-заводские работницы быстро освобождаются в последние годы от придавленности и скованности и начинают более откровенно высказывать то, что у них накипело. Жизненная же ситуация для этих женщин вот уже много лет остается одинаковой: они бегут из деревень в надежде выйти замуж в городе, но и в городе это им не удается, мужчин не хватает и здесь. В городе, однако, деревенская девушка уже не чувствует над собой строгого надзора родных и знакомых. Ощущение „свободы” приводит к чувству безнаказанности. Она бросается в водоворот легких, коротких связей, завершающихся чаще всего нечаянной беременностью. Ей и ее подружкам по фабрике не остается ничего другого, как оправдывать появление внебрачных детей. Общественное мнение на поверку оказывается вынужденным…