Марк Поповский - Третий лишний. Он, она и советский режим

Впрочем, случай, когда советский офицер с оружием в руках останавливает насильника, был в те месяцы редкостью. Более того, автор книги, которую я цитирую, был в 1945 году осужден военным трибуналом и провел несколько лет в сталинских лагерях за то, что пытался помогать немецким женщинам и детям.

Я тоже нарушил принцип сталинской эпохи, по которому всякая попытка вступить в общение с иностранцем карается как попытка государственной измены. Я влюбился в немку. Это случилось в городе Бойтене (Верхняя Силезия) в апреле сорок пятого. Наша авиационная дивизия только что переехала из Польши в Германию и мы обживали новые помещения. Дом, выбранный для роты связи, раньше занимала какая-то нацистская организация. Дом был замусорен, и комендант города прислал на уборку группу немецких женщин. Две из них (молодая и пожилая) поступили в мое распоряжение — убирать комнаты, где предстояло развернуть санчасть. Ни солдаты, ни командиры в роте по-немецки не говорили. Не говорил почти и я. Но во мне бурлил тайный романтический интерес к Западу, к загранице. Кроме того, меня влекли к себе немцы, я хотел понять этот народ, который вот уже несколько лет оставался для всех нас символом зла. Нарушая армейские приказы, я стригся у немецкого парикмахера, сшил себе костюм у немецкого портного и везде, где только мог, пытался говорить на моем ужасном школьном немецком.

Итак, семнадцатилетняя Клара Зигерт и ее тетушка с белыми повязками на рукавах (знак капитуляции!) пришли убирать наш дом. Они очень старались угодить господину русскому офицеру. Терли и мыли все изо всех сил и постоянно оглядывались на меня: замечаю ли я их усердие. Клара в тот раз не произвела на меня никакого впечатления. О таких говорят — миленькая. Но она тогда даже миленькой не была. Просто бледная полуголодная девчонка с явственным страхом в глазах. Я покормил их, что-то дал с собой и увидел на Кларином лице подобие благодарной улыбки. Тетка ее подобострастно кланялась и приглашала в гости. Адрес я взял, но большого интереса к этой паре не почувствовал. Дня через два любопытство все-таки погнало меня в этот немецкий дом. Так как нас пугали в то время вервольфами — немецкими партизанами, то на всякий случай я пригласил приятеля, офицера нашей роты, простодушного провинциального парня Васю. Он долго отнекивался („с немцами лучше не связываться”), но потом все-таки пошел, нацепив под китель пистолет.

Думаю, что квартира Зигертов с ковром и мягкой мебелью в гостиной, с роялем, торшерами и гардинами на окнах, была самой обычной квартирой среднего немецкого инженера. Но по нищенству нашей с Васей предвоенной жизни нам никогда не приходилось жить в таких хоромах: квартира с ванной, спальнями и прихожей показалась дворцом. При всем том две женщины, владельцы хором (мать Клары умерла, а отец, инженер, очевидно, бежал при приближении русских) были лишены пищи и не имели ни малейшего представления о том, что их ожидает в будущем. Наше появление с дарами обрадовало их. Тетка рассыпалась в комплиментах, Клара мило улыбалась. Раскладывая по тарелкам хлеб, масло и колбасу, разливая настоящий русский чай (с сахаром!), она явно давала понять тетке, что мы — ее гости. На этот раз она мне понравилась. Домашнее платьице подчеркивало девичью фигуру, а открытым улыбающимся лицом она напомнила мне моих школьных приятельниц. Да Клара и была школьницей, из-за войны не успевшей закончить старший класс.

За ужином настроение хозяев повысилось еще более после того, как я с молодым гонором обещал защитить их квартиру от реквизиций и налетов советских солдат. Волна грабежей прокатилась после того, как был объявлен сталинский приказ, разрешающий советским военнослужащим в Германии посылать домой „трофеи”. (Позднее я действительно повесил на дверях квартиры Зигерт объявление, что здесь живет советский офицер. Но и по сей день я не убежден, что бумага эта остановила бы кого-нибудь из грабителей в советских мундирах.)

После ужина тетушка заторопилась куда-то, чтобы, как она сказала, дать молодежи повеселиться. Завели патефон, зазвучали немецкие пластинки. Клара поочередно танцевала со мной и с моим товарищем. Она смеялась каким-то пустякам, пыталась повторять за нами русские слова. Потом поставили пластинку с блюзом. Томная тягучая музыка настраивала на романтический лад. Уют чужого жилья разнеживал. Мой товарищ совсем обмяк в своем кресле. „Сейчас вернусь”, — сказала Клара и скрылась в полутьме просторной квартиры. Мы были погружены в медленные волны блюза, когда она вернулась. За нашей спиной что-то стукнуло. Обернулись. Клара стояла на рояле в легкой тунике. Улыбалась. Потом неуловимым движением сбросила тунику к ногам. Еще миг простояла совсем обнаженная, сделала несколько плавных танцевальных движений, махнула нам ладошкой, легко соскочила на ковер и скрылась в спальне.

Лейтенант Вася почти задохнулся от изумления. Сидел с отвисшей челюстью и потерянными глазами. Я, наверное, тоже выглядел не лучше. Воспитанники сталинской ледяной эпохи, мы не знали о существовании стриптиза и лишь краем уха слышали о танцах в ночных клубах и кабаре. Я очухался первым. Побежал в спальню. Клара стояла босиком на ковре. Она только что успела натянуть на голое тело платье. Щеки ее горели. „Тебе понравилось?” Я скорее догадался, чем понял вопрос. Что я мог сказать ей на моем немецком… Я только притиснул к себе эту соблазнительницу, маленькую школьницу, которая, судя по всему, значительно дальше меня продвинулась в науке любви. Она еще что-то шептала, как будто, что тетя придет через час. А, может быть, мне это только показалось. Потом замолкла. Я тоже. Тем более, что из всех немецких слов, которые сколько-нибудь подходили к данной ситуации, я знал только одно, вычитанное в школьном учебнике: „Ди Швальбе”.

…Когда мы вернулись в гостиную, Вася спал, сидя в кресле. Льняной чубчик его, одного цвета с американским песчаного цвета кителем, свисал на плече. Я растолкал приятеля и мы вышли на улицу. „Ты не боишься?” — спросил он. В ответ я загорланил какую-то бодро-веселую песню. Черные, без единого освещенного окна дома немецкого города ответили глухим эхом. „А я боюсь, — сказал Вася. — Я уж лучше со своими, с советскими. А вдруг она — гитлерюгенд?..”

Весна 1945 года была моя собственная, личная весна. Это была моя победа над Германией. Собственная и безраздельная. Мы встречались с Кларой каждый вечер и сразу начинали думать, куда пойти. Никаких кино и театров, никаких ресторанов и увеселений в городе не существовало. Да они и не нужны нам были. Мы хотели остаться одни. Тетка не одобряла наших отношений, а вести девушку к себе в часть, проходить мимо часового я не хотел. Никто бы не задержал нас, но не хотелось привлекать внимания начальства. Мы прятались в покинутых немецких домах, допоздна сидели в городском парке. Я совсем потерял голову от этой девчонки. В любви дана была ей поразительная женская интуиция, мягкость и такт. В сексе она была значительно умнее и образованнее, чем я. Наверно, были у нее в этой области учителя, но я не хотел ее расспрашивать о прошлом. Я верил, что она меня любит не как офицера оккупационной армии, который может защитить от опасности, не как подателя хлеба, а как 23-летнего парня, который любит ее.